Так вот я и воевал, почти десять лет, сначала там, в Европе, а после, до пятьдесят второго, здесь промышлял, охотой на черномазых. Юмор был в том, что платили мне иногда за это другие черные, против которых я тоже воевал, годом раньше или парой лет позже. И еще кое-кого из своих сослуживцев я здесь встречал — мы были лучшими солдатами в мире, сэр! Тысяча врагов, убитых мной лично — какой солдат какой армии мира может этим похвастать? Мне приходилось видеть, как взвод белых разгоняет и разоружает батальон черномазых, а рота за один день меняет правительство в не самой маленькой африканской стране. И это была правильная война — когда есть и легкая победа, и хорошая оплата. А не та мясорубка, бессмысленная и безжалостная, где рекой лилась кровь белых американских парней.
Ведь именно после того сражения в Норвегии, герб нашей 28й Пенсильванской стали называть "ведром с кровью"? Из-за идиотского упрямства немцев, не желающих понимать, что раз они проиграли, то надо сдаваться, не создавая лишних проблем ни себе, ни победителю. Впрочем я слышал, что русские еще более упрямы — нет, в бою с ними мне встречаться не доводилось. Здесь, в Африке, надо быть сумасшедшим, чтоб взять контракт против них — нет, сэр, это не трусость, а благоразумие, все знают, что даже если твоя команда победит, не факт что лично ты доживешь до дивидендов, кровью умоются все. И если тебе повезет остаться живым, русские ничего не забудут и не простят, и после достанут тебя хоть из-под земли. Но это же русские, бешеные все, с такими разве воюют?
Так не желаете купить Железный Крест, той еще войны? Эх, сэр, вы не поверите, сколько я уже пытаюсь его продать — один раз это даже получилось, но он вернулся ко мне, когда… скажем так, я стал наследником вещей того парня. А ведь я, когда бедствовал, продал все свои медали, полученные от американского правительства, и деньги те давно уже ушли. А этот крест от того старого немца так и болтается в моем кармане, и никто его не берет. Иногда мне хочется просто бросить его в реку — останавливает меня лишь мысль, что если есть господь на небе, то он явно этого не хочет, а в мои года поневоле станешь верующим, сэр!
А там, в Норвегии, что дальше было? Да ничего хорошего, сэр! Пару миль прошли, вымотались все, ну про пейзаж и дороги там я вам сказал — и снова перешеек впереди. С проволокой, и пулеметами за ней. И не атаковать в лоб, даже у нашего капитана ума хватило, вроде бы, эта позиция была посерьезнее той, немцев явно больше сидело. Заняли оборону, ждали, лениво перестреливались, те гунны тоже не атаковали, жить всем хотелось. Ребят лишь жалко, кто раненые были, очень многие умерли, так и не эвакуированные. Нас ведь с острова лишь на седьмой день сняли, или десятый, не помню уже. Да, сэр, оказалось все-таки, что это остров был!
Кто снял — русские конечно. Пришли, и разобрались, немцев в плен, нас до Нарвика, там уже английские транспорты стояли. Еще через три дня, мы все в Британии.
Из "нарвикской" папки Додсона. Зигфрид Штрель. В октябре 1943 — корветтен-капитан, командир U-1506
Мы были честными солдатами фюрера! И как подобает германским воинам, блюли дисциплину, исполняя приказы.
В тот день мы стояли в базе Нарвик. После того, как наша лодка в прошлом выходе чуть не погибла, встретив русскую сверхсубмарину, мы не выходили в море. Теперь я знаю, что это был всего лишь подводный крейсер К-25, с фторовой турбиной, но это стало достоверно известно лишь после заключения мира. А тогда весь Арктический флот Рейха знал про "русский подводный Ужас", то ли еще одно воплощение "летучего голландца", то ли демон из преисподней, призванный русскими священниками — ведь известно, что он появился в океане как раз тогда, когда их Вождь Сталин вдруг стал другом русской Церкви? В общем, говорили всякое — но все сходились, что в море этому неизвестно чему лучше не попадаться.
Это было так. Еще год назад мы могли проникать глубоко в русские воды до Карского моря. Теперь же экипажи субмарин считали величайшей удачей и подвигом, очень осторожно подойти к границе русской зоны ответственности, чуть углубиться в нее, и боясь каждого шороха, отбыть там какой-то срок, по истечении которого спешить в базу, с рапортом, "поход завершен, противника не встретил". Ну а атаковать русские конвои считалось заведомым самоубийством, ясно было, что этот "ужас" ждет нас там, и уже не выпустит.
Согласитесь, что для солдата очень страшно, выйти против заведомо сильнейшего противника, с негодным оружием? Знать, что он быстрее, незаметнее, лучше видит и много лучше вооружен? Чувствовать себя в положении, пусть даже волка — в лесу, где охотится голодный тигр? После того, как мы все чудом остались живы, в экипаже были двое сумасшедших, а пятерых пришлось списать из-за нервного срыва. Да и я сам был близок к этому, проводя все время на берегу в кабаке и напиваясь до одури, чтобы лишь не вспоминать! И не думать о том, что завтра, возможно придется снова в море.
Слава богу, командование флотилии, и что еще лучше, штаб в Берлине, также пришли к выводу о нецелесообразности использования наших субмарин в русских водах. Адмиралам тоже нужны ордена и доклады о победах — и все чаще нас посылали не на Север, а в Атлантику, воевать всего лишь с англичанами. Там тоже конечно, были потери — но все происходящее укладывалось в рамки "обычная война", без всякой чертовщины. И был очень хороший шанс вернуться живым.
В тот день в базе стояла наша U-1506, и две лодки старого проекта, "тип VII", U-473 и U-476. Лодка U-1505, однотипная с нашей, вечером 14 октября вышла в Атлантику. И налет вашей авиации был полностью внезапным — но поначалу, совершенно не метким, были разрушения в городе, но насколько мне известно, ни один из военных объектов серьезно не пострадал. И штаб 11й флотилии тоже, мне тогда казалось, на нашу беду. Потому что на U-1506 поступил однозначный приказ, немедленно выйти в море! За невыполнение, арест, концлагерь или казнь — причем наказание полагалось не только нам, но и семьям "изменников". Мы вышли из базы, скажу открыто, с настроением, как на убой. Если англо-американскую эскадру сопровождает русское нечто, мы все покойники.
Да, мы могли наверное, атаковать американские корабли еще днем 15 октября. Но не решались выходить из-за линии минных заграждений, это давало нам хоть какую-то уверенность. Однако же, чтобы не подвергнуться репрессиям, следовало хоть как-то проявить активность. В шесть вечера мы очень осторожно выдвинулись вперед, затем провидению угодно было, чтобы U-1506 повернула на север, и очень скоро акустик доложил, что слышит много шумов транспортных судов и боевых кораблей, на малом ходу (это был третий, транспортный эшелон американской группы десанта).
Так же осторожно мы двигались вперед, шестиузловым ходом подкрадывания. Нас не обнаружили, хотя судя по акустике, два или три эскортных корабля несли дозор, но их присутствие не составило для нас никаких проблем. В 20.45 мы были на позиции атаки, подняв на короткое время перископ, я увидел прямо перед собой, в шести-семи кабельтовых, буквально стену из транспортов, цели створились друг с другом, промах был даже теоретически невозможен!
В 20.50 U-1506 дала полный шеститорпедный залп. Такую цель упускать было нельзя — казалось, вернулись благословенные "жирные годы"! Американцам очень помешало, что конвой шел самым малым ходом, по сути крутясь в зоне ожидания, и эскорт ожидал атаки по привычной "атлантической" схеме — когда субмарина ночью подходит к цели в надводном положении, погружаясь непосредственно перед атакой. Эта их тактика тоже оказалась успешной — именно так, парой часов спустя, была потоплена U-476, вышедшая на этот же конвой по пламени горящих, торпедированных нами судов, но обнаруженная радарами эсминцев. Но мы не ушли, и не всплывали — дальность подводного хода нашей "двадцать первой", составляла триста сорок миль, а база была рядом, и мы могли позволить себе роскошь не экономить батареи!
