Наша служба и опасна и трудна.
И на первый взгляд как будто не видна…
Клем сначала кашлял. Всё кашлял и кашлял. Простыл? Поперхнулся? Или подумал, что песня – намёк? Но на следующей песне кашель прошёл. И он тянул басом:
А что нам надо – да просто свет в оконце,
А что нам снится – что кончилась война.
Куда идём мы – туда, где свет светила,
Вот только, братцы, добраться б дотемна!
Голосили всей толпой. В этот день стража от нас, тихоходных, не отрывалась. Понятно – Интернета нет. Телевизоров, магнитофонов – тоже. Даже ансамбль песни и пляски народов Крайнего Севера Краснознамённой боевой флотилии украинских степей не заезжает в гости! Скучно, господа! А душа требует. Развернуться и завернуться. Я уже давно сел в телеге, отбивал ритм по шлему, как по барабану, болтал ногами в такт песням и раскачиванию телеги на неровностях дороги. Стража пела самозабвенно, с лёгкой отрешённостью в глазах.
Дорога в этот день если и не была короче, то быстрее её одолели точно. И веселее. В городские ворота втекали широкой людской толпой. Народ, слыша, как мы голосим, уравнивал скорость движения с нами, слушал. Если я, коряво, переводил – пели. А потом хором горланили местные песни. И было это только начало.
На постоялый двор так толпой и ввалились. Вечер только начался! Крап носил по кругу мой шлем, я пел, стоя на столе, запивал пивом. Даже уже не пытался переводить. Ну, как я переведу «Бесаме мучо», если я её только на слух и пою? А из песни «Битлов» только слово «естедей» и могу перевести? Как-то обходился. Говорят, бизнесмен должен знать язык Байрона и Шекспира. Ну, не знаю. Я бизнесменил в такой лиге, где чёткое владение феней и матом, ножом и автоматом – гарант если не успеха, то выживания точно. А вот язык Байрона – как банный лист на ягодице. Столь же бесполезен, но и даже показывать при людях – стрёмно. Братва не поймёт.
Глава 12
Чем закончился сей томный вечер, я не знаю. Очнулся только утром от дикой головной боли, с огромной шишкой на лбу, с теплой грелкой под боком.
– Шо, опять? – просипел я, как тот волк. И тут же застонал. Нет в этом мире водки, но и без неё управился. Нажрался до беспамятства.
«Грелка» открыла глаза:
– Пива?
– Какая же ты умница, красавица! И если можно – побыстрее!
Да, вот такой я эксплуататор! А я чё? Я – ничё! Она же эксплуатировала моё невменяемое тело? Пусть теперь подсуетится, чтобы этот организм коня не двинул. А вот и долгожданное пиво!
– Ты волшебница! Ты просто вернула меня к жизни! Дай я тебя расцелую!
– Хватит уже! У меня и так всё болит! – взмолилась бедняжка, пытаясь выбраться.
– Я этого не помню. Значит, не было!
А я – старый, похотливый кобелина! Когда справил нужду (если говорить совсем честно), то заметил, что эта умница не такая уж и красавица. Не уродка, конечно, но и не Клава Шифер. И грудь висит уже, да и пупок имеется, шрамы полосами, что появляются на последних месяцах беременности. Не девочка. Рожала, да не раз. Жопа – не орех давно. Кстати!
– Нет!
– Да!
– Не-е-ет! Да! Да! Да!
Лежит головой на груди моей, кудряшки встроенного в тело оренбургского пухового платка на палец наматывает. Я – её локоны на палец наматываю. Седые проблески. Так и я не вьюноша уже.
– Спасибо тебе. Мне было хорошо, сладко с тобой.
– Тебе спасибо, Северная Башня! – она целует меня в губы, в грудь, живот. Блин, я же не мылся! Надо её отвлечь!
– Как тебя зовут, прелестница?
Как пощёчину влепил – дёрнулась. Смотрит злой кошкой, как хвост отдавил кованым сапогом.
– Ты не узнал меня?
– А должен?
– И не пытайся!
– Как скажешь, киска! Ты не отвлекайся!
– Выметайся, старый кобелина! – вскочила, простынь тянет.
Ага, ща-аз! Ты совершенно зря меня раззадорила. Сегодня мне на суд. И я совсем не знаю, чем он закончится. Может, это крайний раз. Переворачиваю. Уже не кричит, зажала зубами подушку. Прости, но ты не молода, уже там всё как ворота в таверну, всю ночь разрабатывали. Вместе. Я же тоже не молод. Мне после такой ночи нужна стимуляция – покрепче. А тут ты, как девочка.
– Вот удивишь теперь мужа! – оказалось, прорычал это вслух.
Как реактивная торпеда, вылетает из-под меня. Мгновенье – я прижат к изголовью клинком кинжала у горла.
– Малышка, ты чего? – как можно спокойнее говорю я.
– Ты знаешь, кто мой муж! Ты знаешь, кто я!
– Понятия не имею. Я вообще первый день в этом городе. Никого не знаю. Убери нож. Мне неуютно.
Клинок режет кожу.
– Мне глубоко накласть, кто твой муж и кто ты там, за дверью, – скороговоркой говорю я. – Тут ты – моя женщина! Сегодня! Сейчас! А завтра – может не быть! Завтра я или труп хладный, или уеду, и никогда тебя не увижу! А мужу твоему я открыл калитку, и если ты не будешь глупить, порадуешь его, вернёшь интерес!
Нож отпустил мою кожу. Вырываю его, выкручиваю руку, наматываю волосы на кулак другой руки и фактически насилую её, приговаривая:
– Сейчас ты – сука, моя сука! Там ты можешь быть, кем хочешь! И иметь кого хочешь, как хочешь! А сейчас я тебя! Потом – казни меня, растерзай, но сейчас растерзаю тебя я! Ты сама заслужила, дерзкая девка!
Ну, и в том же духе. Нет, я не такой садист. Приятно, конечно, так доминировать, но она сама сдала себя полностью этой выходкой с ножом. Она боится, что я знаю, кто она и кто её муж. Значит, что? Она достаточно известная личность. А что эта знаменитость ищет среди пьяного простого народа? Приключений на свою задницу. Ну, вот! Как её колбасит! Нашла!
И это не всё. Это же было полчаса назад. Но совсем не бурно. Терпя, страдая. Ты ещё и властью обделена. Да немалой. Вон она, маска, валяется. Ты подавляешь, унижаешь. Обычно. А сейчас подавляют и унижают тебя. Порят, как девку трактирную. И как раз это тебя и забирает!
– Да, сучка?
– Да! Да!
Что и требовалось доказать. Лежит, растеклась, как сметана. Белая, рыхлая. Нежно провожу рукой. Дрожь. Разворачивается, хватает руку, целует, плачет. Обнимаю её, прижимается к груди, ревёт.
– Плачь, девочка, плачь. Никто тебе не обещал, что будет легко. Так?
– Знаешь, как противно надевать маску, переодеваться в служанку, искать себе самца? Всех этих наёмников, залётных купцов?
– Чтобы им от тебя нужно было твоё тело, а не возможности твоего положения?
– Да! – она вскинулась, властная такая.
Улыбаюсь:
– Девочка, мне же в самом деле глубоко плевать на твою жизнь. Я хотел тебя. Потом хотел тебя потрясти и опустошить. У меня получилось?
