— Разрешите воспользоваться вашей гримеркой, мадам?
Глава 15
Таня в руках солдат. Вмешательство Веры Холодной. Любовь Анри Фрейденберга. Уличные дети Молдаванки
— Что это значит? — Актриса побледнела так резко, что на лице ее выступили яркие пятна грима. — Что вы себе позволяете? Зачем вы схватили этого ребенка?
И действительно — растрепанный, беззащитный, взъерошенный Стриж выглядел по-детски испуганно. Глаза его бегали из стороны в сторону и наконец остановились на Тане с непередаваемой мольбой. Она почувствовала ужас. В последние дни из-за того, что творилось в городе, когда расстреливали на каждом шагу, попасться в руки солдат — хуже этого ничего нельзя было придумать. Тане было понятно, что неожиданно, внезапно разразилась просто ужасающая беда. Воздуха стало не хватать.
— Поймали вора, мадам.
— С чего вы взяли, что он вор?
— Улепетывал по коридору со всех ног, как завидел солдат.
Таня готова была застонать. Теперь ей было отчетливо ясно, что произошло. Пока она разговаривала с артисткой, забыв о времени, Стриж как на иголках стоял в коридоре. Когда же появился патруль солдат, он перепугался и по-детски потерял над собой контроль. Он бросился бежать и тут же попался в руки солдатам. И это все произошло из-за того, что она позабыла про время, растворившись в этом удивительном самовлюбленном удовольствии, когда знаменитость общалась с ней как с равной себе! И вот теперь за этот короткий момент ее слабости Стриж должен был заплатить своей жизнью.
Не соображая, что делает, Таня решительно выступила вперед:
— Он не вор! Это мой брат! Он меня ждал… — Голос ее сорвался от ужаса.
Таню перебил офицер:
— Посмотрите только, что мы нашли.
Патрульные бесцеремонно отодвинули в дверях знаменитую артистку и вошли внутрь, громко хлопнув дверью. Один из них бросил на круглый столик возле стены ворованные драгоценности, вывернутые из карманов Стрижа.
— Не вор, говоришь? Взять и ее тоже!
В тот же самый момент один из солдат грубо схватил Таню под локоть, заламывая ей руку. От боли и страха она пронзительно закричала.
— Отпустите ее немедленно! — Вера Холодная, как разъяренная фурия, напустилась на солдата и буквально вырвала Таню из его рук. — Это моя подруга! Артистка театра! Как вы смеете!
— Я ничего не крал, — по-детски лепетал Стриж, и грязные слезы текли по его немытому лицу, — я на полу это нашел… на полу в коридору лежало… я еще подумал, блестит… я не крал ничего, правда…
Это было страшное и жалкое зрелище, и от острой жалости к этому мальчишке Таня даже забыла о своей собственной судьбе.
— Он же еще ребенок! — Вера Холодная всплеснула руками. — Совсем ребенок! Как он мог все это украсть!
— Да такие воруют, как ползать научатся, — браво отрапортовал бывалый офицер. И, бросив косой взгляд на Таню, со злостью добавил: — Да еще эта, шкура… подбила, наверное…
— Не сметь так разговаривать с женщиной! — Вера Холодная задрожала от ярости, сжав кулаки.
— Да что же это такое… Какая-то фифа разукрашенная меня учить будет! — фыркнул офицер, но потом взял себя в руки и строго произнес: — Мадам, успокойтесь! Не мешайте поступать с пойманным уголовным элементом по законам военного времени!
— Что значит по законам военного времени? — вздрогнула актриса.
— Так известно что: расстреляем сейчас обоих во дворе. Приказ у нас такой есть.
— Вы шутите? — Белые губы артистки задрожали от ужаса.
— Куда там шутить, мадам! Я говорю очень серьезно. Приказ у нас есть: расстреливать криминальный элемент без суда и следствия, прямо на месте поимки.
— Нет! Вы не посмеете!
— К сожалению, посмею, мадам! — и офицер скомандовал солдатам: — Выводи!
Стриж взвыл. По его дрожащему лицу сопли потекли вперемешку со слезами. Больше, чем когда-либо, он был похож на жалкого, умственно отсталого ребенка, попавшего в жестокие и злые руки бессердечных взрослых.
— Я сказала: нет! — Неожиданно для всех Холодная вдруг встала в дверях гримерки. — Вы не посмеете их расстрелять! Вы знаете, кто я такая? Я актриса! Меня знает весь город!
— Может, вы, мадам, и актриса, а у меня приказ. Так что лучше вам нас пропустить, во избежание последствий.
— Вы мне угрожаете?
— Ни в коем случае! Просто мы вас как пушинку с дороги подвинем, — и офицер действительно направился к Вере.
В этот момент в коридоре послышались громкие голоса. Двери гримерки распахнулись. На пороге появились директор Оперного театра, Дмитрий Харитонов, губернатор Гришин-Алмазов и Анри Фрейдеберг. Восторженные глаза Анри остановились на артистке, и он, как истинный француз, галатно воскликнул:
— Это она? Великая Вера Холодная? Я потрясен! В жизни она еще прекраснее, чем на экране!
— Дмитрий, я вас умоляю! Сделайте хоть что-нибудь! — Артистка в волнении схватила за руку Харитонова. В глазах ее дрожали слезы. Он сразу понял, что это не обычное волнение.
— Вера, успокойтесь! Что происходит?
— Он собирается расстрелять этих людей! Вы должны ему помешать!
— Что значит — расстрелять? — Фрейденберг выступил вперед. — Что здесь случилось?
— Воров поймали, ваше превосходительство, — смущенно откашлялся офицер, — собрались поступить согласно приказу генерал-губернатора о ликвидации бандитского элемента.
— Господин Гришин-Алмазов, вы с ума сошли? — Фрейденберг повернулся к губернатору, в глазах его блеснул холод. — Вы расстреливаете всех без суда и следствия?
— Действительно, я издал такой приказ, — Гришин-Алмазов с неприязнью смотрел на француза. — Только так мы сможем очистить Одессу от бандитов…
— Они не бандиты! — Холодная бесцеремонно вмешалась в их разговор. — Эта дама служит в хоре театра, она артистка. А мальчик ее брат. Он ждал ее в коридоре, пока мы с ней беседовали.
— А как вы объясните похищенные драгоценности? — спросил офицер. — Господа, все это нашли у него в карманах.
При виде ценностей на столике Харитонов нахмурился. Он подумал о том, что доброта актрисы слишком далеко может ее завести.
— Эти вещи мальчик нашел в коридоре, — сказала Вера, — посмотрите, он же умственно отсталый! Как он может что-то украсть?
Услышав ее слова, Стриж принялся немилосердно подыгрывать — выдавливать сопли и пытаться надуть из них пузыри.
Фрейденберг не отрывал глаз от Веры Холодной. Если бы в гримерной было темно, его лицо, как раскаленная лампа, ярко светилось бы в темноте. Никто не видел его таким. Харитонов, уже привыкший ко всем выходкам и развлечениям француза, вдруг ощутил легкий укол тревоги.
