Проводя жизнь в угарной иллюзии, уличные не видели необходимости в ежедневной уборке, а забота о доме становилась для них пустым звуком – ведь у них никогда не было дома. Они были навсегда выброшены на обочину жизни. А потому большая часть уличных девушек жила в таком же беспорядке и грязи, как Ида и Циля. Таня это знала, ведь бывала в таких комнатушках не раз.
Жалкие Цилины сокровища хранились в деревянном сундучке под кроватью и на удивление напоминали скудные пожитки Кати. Дешевые бусы, серьги из поддельного жемчуга, бумажные цветы, какие-то программки и афиши, вырезки из газет с рецептами красоты… Ничего, за что можно было уцепиться, что привлекло бы взгляд. Если у Кати была розовая фарфоровая куколка, то у Цили – плюшевая собачка в черно-белых пятнах. Стоило дернуть за ленточку на шее, и собачка забавно мотала головой.
– Ей мама подарила… в детстве… – Из глаз Иды потекли слезы.
– Сохрани. – Таня положила собачку в сундук.
Все они были детьми, эти так и не повзрослевшие бедные девушки, жестоко вычеркнутые из детства и из жизни. И несмотря на взрослое тело, в глубине души они стремились к игрушкам, в которые так и не наигрались в своем слишком рано оборвавшемся детстве.
Внезапно внимание Тани привлекло яркое пятно на полу, там, где стоял сундучок. Нагнувшись, она извлекла на свет цирковую афишу с фокусником – точно такую же, как и в комнате Кати. На афише, на портрете фокусника, стоял автограф, надпись: «Милой, дорогой девочке» и подпись.
– Что это значит? – Таня повернулась к Иде.
– Цирковая афиша? Да я вижу ее в первый раз! Никогда в жизни не видела. Где ты взяла?
– Да под кроватью Цили, очнись!
– Под кроватью Цили? Ничего не знаю! А зачем она держала ее под кроватью?
– Вот ты мне и расскажи, – хмыкнула Таня.
– Но я не знаю, что рассказать. Я даже не знала, что Циля ходила в цирк. Неужели она туда ходила? Это же дорого! И такая афиша стоит денег, и немалых. Циля ни за что не стала бы так тратиться! Если бы у нее завелись лишние деньги, она скорее бы ленту себе купила, чем пошла в цирк, – искренне говорила Ида.
– Но она могла и не тратиться. Ее могли пригласить в цирк. К примеру, этот самый любовник. Он же мог подарить ей афишу. А вот автограф меня смущает. Словно указывает, что Циля могла познакомиться с фокусником, – задумчиво произнесла Таня.
– А как она могла с ним познакомиться?
– Да проще простого! Фокусник тоже мужчина. Он мог быть клиентом Цили на Дерибасовской, а затем пригласить ее в цирк и даже подарить свою афишу с автографом. Знать бы еще, как он выглядит в лицо…
– Он в маске, видишь? – Ида указала на афишу. – Выступает в маске…
Таня еще раз порылась в сундучке в поиске билетов, но их не было.
Они вернулись во вторую комнату, к Софе. Та уже перестала плакать и пришла в себя.
– Забрали ее, мою деточку… – печально сказала она, – как других девушек забирают. Теперь забрали ее.
– Мама, что ты такое говоришь? Кто забирает?
– Знаю, что говорю. На Молдаванке пропадают девушки. И все такие же молоденькие и хорошенькие, как моя Циля. Знала про это, говорили мне уже несколько дней, а я, дура, не слушала. Одну даже ночью из ее комнаты выкрали, внучку бакалейщика нашего, что на углу. А она девушка порядочная была, не уличная. Кто-то окно вынул, и так, в простыне, и унес. Никто даже криков не слышал. А еще забирают с улицы… Рассказывали про черный автомобиль… Люди видели, как в него девушек затаскивали.
– Мама, ну кто мог такое видеть?
– Люди видели. Что от людей слышала, то и вам говорю. Циля исчезла, но она не одна такая. Другие девушки тоже исчезают. Здесь, на Молдаванке.
– Куда они могут исчезать, как вы думаете? – спросила Таня, задумавшись.
– Не знает никто. Но люди боятся. Говорят, что здесь появилось зло, – горько сказала Софа.
– Ида, значит, так, – похоже, Таня взяла себя в руки. – Завтра с утра ты переговоришь с людьми, особенно с бакалейщиком, узнаешь все подробности, а потом придешь и расскажешь мне. Ты сможешь это сделать?
– Конечно, смогу, – оживилась та.
– Тогда завтра я тебя жду.
Возвращаясь обратно, Таня спросила Подкову:
– Ты слышал, что на Молдаванке пропадают девушки?
– Чего? Ну… Ходят слухи, люди болтают…
– Как услышишь, сразу мне говори!
Спала Таня плохо – ей всю ночь снилась Циля с петлей на шее, как Катя. Проснулась она в холодном поту. В дверь постучали. Лиза вошла в спальню к Тане с огромным букетом розовых роз и белых лилий.
– Вот, принесли, – сказала она, – записка тут.
Букет был от адвоката. «Дорогая Татьяна, к сожалению, наш ужин отменяется. Я вынужден уехать в Киев до среды. Но в четверг, если вы позволите, я заеду за вами в то же время. Искренне ваш, Виктор».
Таня сразу поняла, что в четверг он не придет. Так и произошло.
Глава 12
В редакции газеты «Одесский листок». Репортеры Одессы и редактор Хейфец. Трацом. Опасное задание
В редакции самой популярной газеты Южной Пальмиры «Одесский листок» дым стоял столбом. Был тот самый жаркий час вечера, когда оставалось примерно полчаса до сдачи номера в набор. «Одесский листок» издавался три раза в неделю, и три вечера сдачи номера превращались (по словам старейшего корректора газеты) в «форменную Содому и Гоморру». Причем «Гоморра эта» (опять-таки, по словам корректора) в виде вздыбленных волос стояла на его голове.
Все репортеры, корректоры, редакторы отделов и даже наборщики объявлений находились на рабочих местах в полном составе. И часто занимались исключительно тем, что старались друг друга перекричать. За благое, разумеется, дело – пару заветных строчек в наборе. Что же касалось разворотов и подвалов, то за них шла настоящая война.
Атмосфера была накалена до предела. Над печатными машинками буквально струился сизый дым. Казалось, дымились даже клавиши этих самых раскаленных машинок, как настоящие ступени преисподней. Там, в этих клавишах, был заключен путь к деньгам, известности, положению в обществе, славе, и, в зависимости от жизненных обстоятельств того, кто нажимал на клавиши, они открывали путь в рай или в ад. Каждый, однажды вкусивший атмосферу этой газетной жизни, отравлялся ею до конца своих дней. И чем бы ни занимался впоследствии, эта суматошная, сумбурная атмосфера газетной жизни оставалась в его крови точно так же, как свойственный всем профессиональным репортерам цинизм.
Но так происходило позже. А пока дни, проведенные в редакционных боях перед набором, превращались в настоящее поле битвы, где все стремились выиграть и никто не хотел проиграть.
