Через полчаса Дженни наконец спустилась на кухню. Она раскраснелась, а ее волнистые волосы были растрепаны. Она сразу же взяла бокал, стоявший на столе, и наполнила его до краев.
– А я-то думала, что готова стать бабушкой! – со смехом сказала она.
Мэгги тоже рассмеялась.
– Утомительно, правда? Особенно в нашем возрасте. Не знаю, как справляются «пожилые мамаши», знаешь, те, кто рожает после сорока лет. По-моему, это занятие для молодых женщин.
– Для очень молодых женщин, – согласилась Дженни. – Твое здоровье. – Она протянула к Мэгги руку с бокалом. – За бездетную старость!
– Ну да, разумеется. – Мэгги улыбнулась и чокнулась с Дженни. – Ты тоже будь здорова. Спасибо, что пришла, и отдельное спасибо за чудесный педикюр.
– Заниматься вашими ножками – сплошное удовольствие, миссис Смит. Самые красивые из тех, что я знаю.
Подруги сели за стол и насладились трапезой из тушеной курицы с хлебом; звуки дыхания спящей Матильды на детском мониторе сопровождали их непринужденную беседу. Они говорили о Дэниэле, о своих детях и об итальянских каникулах, которые Дженни этим летом провела в обществе своего нового ухажера. После ужина они отнесли полупустые бокалы в гостиную Мэгги и устроились перед ее лэптопом (сын купил и настроил его для матери на последнее Рождество. Это был Apple Macbook темно-розового цвета; Мэгги очень любила его).
На столе перед ними лежали документы Дэниэла, разложенные на стопки по степени важности. Мэгги заранее отделила самые личные материалы, включая фотографии, и убрала их. Это не для Дженни, а только для детей Дэниэла. Затем подруги вместе заполнили формуляр, который должен был заполнить мужчина, медленно угасавший на большой белой кровати в современном здании, расположенном в полумиле от того места, где сидели они.
Дженни ушла в одиннадцать вечера, и Мэгги обошла свой небольшой опрятный дом, выключая свет, прибираясь на столе и задергивая занавески на окнах в гостиной. Это время всегда приносило ей беспокойство. Деревья снаружи отращивали гривы и конечности под порывами ночного ветра, а люди, проходившие мимо, как будто в панике спешили куда-то скрыться. Когда Мэгги задергивала занавески, ее сердце начинало биться немного быстрее, словно улавливало отголоски былых дней, когда поднимали разводные мосты, клали тяжелые засовы и вешали на двери замки. В пещере нет окон. В утробе нет окон. Окна изначально были зияющими дырами в доме.
Она тихо поднялась по лестнице и на цыпочках прошла в комнату для гостей, где спала внучка. Матильда лежала на своей походной кроватке головой не в ту сторону. Либо Дженни положила ее так, либо девочка сама умудрилась совершить оборот на сто восемьдесят градусов. Она была одета в красные ползунки: Либби, дочь Мэгги, не любила розового цвета. В сущности, у нее было твердое гендерное предубеждение против розового цвета и промывания мозгов у маленьких девочек в духе любви ко всему розовому. Мэгги не понимала, почему это так возмущало дочь. В конце концов, это просто цвет.
У Матильды была густая копна волнистых каштановых волос точно такого же цвета, как у Либби, а лицо напоминало квадратный кирпичик пухлой кремово-розовой плоти с двумя огромными зелеными глазами, такими же, как у ее отца, и крошечной раковиной розового рта, очевидно, имевшей нечто общее с прабабушкой по отцовской линии. Внучка лежала, разбросав руки, согнутые по направлению к ушам, – живое, дышащее сочетание сотен тысяч разных людей, которые в какой-то момент своей жизни провели страстную ночь с кем-то еще и создали новую жизнь, и так далее, расходящимися кругами, – неудержимая сила человеческой сущности, распространяющаяся на тысячелетия. До тех пор, пока здесь, в маленьком коттедже на окраине Бери-Сент-Эдмундса, не появилась одна безупречная матовая жемчужина: Матильда.
В каком-то смысле то, что много лет назад Дэниэл сделал со своей спермой на Уигмор-стрит, как и то, что сделали загадочные женщины, которые воспользовались его спермой, подрывало естественный порядок вещей. Возможно, существовал некий предопределенный порядок: соединись со своим партнером и сделай ребенка, потом этот ребенок соединится с другим партнером и сделает нового ребенка, и так далее, до бесконечности. Каким образом анонимное донорство спермы вписывалось в этот танец природы? Возможно, те силы, которые Мэгги привела в движение сегодня вечером, были средством новой постановки этого танца, соединения отдельных точек, нормализации чего-то неестественного.
Мэгги подтянула одеяло Матильды ей на грудь и подавила искушение прикоснуться к упругой яблочной щечке. Вместо этого она послала внучке воздушный поцелуй и попятилась из ее комнаты в ванную. Мэгги думала о четырех детях, которых помог создать Дэниэл, лежащих в своих постелях в незнакомых местах. Она надеялась, что они так же здоровы и счастливы, как и ее маленькая Матильда. Она надеялась, что матери любят их так же, как Либби любит Матильду. Она надеялась, что у них есть отцы или деды, которые показывали им фотографии своих предков, длиннолицых мужчин и женщин в громоздких одеяниях, или маленьких детей в моряцких костюмчиках, или чумазых юнцов перед верандами работных домов. Она надеялась, что они знают, кто они такие и откуда они происходят. Она надеялась, что их знакомство с Дэниэлом станет венцом их безупречной жизни, а не последним шагом на долгом и мучительном пути к самопознанию. Сегодня на своем розовом Apple Macbook Мэгги запустила процесс, который мог закончиться где угодно. Она открыла ящик Пандоры.
Перед зеркалом в ванной Мэгги смыла с лица тональный крем, тушь и сапфировую подводку для глаз. Действие ботокса и наполнителей уже прекратилось, и ее кожа была сухой и бледной. Мэгги быстро и умело избавилась от макияжа, стараясь не засматриваться на лицо стареющей одинокой женщины, смотревшее на нее из зеркала.
Через несколько дней Мэгги направилась в хоспис с небольшим пакетом в сумке. Он прибыл сегодня утром, с доставкой под расписку. «Интересно, за что я расписываюсь», – подумала Мэгги, когда выводила свое имя стилусом на маленьком компьютерном экране водителя. Это казалось довольно странным.
Она затаила дыхание, когда отворила дверь комнаты Дэниэла. Мэгги было нужно, чтобы сегодня он находился в нормальном состоянии и все хорошо понимал.
– Доброе утро, красавец, – сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. Странно, чем менее привлекательным он становился, тем легче Мэгги было намекать на его красоту.
– Доброе утро, Мэгги Мэй. – Он улыбнулся, и Мэгги сразу же поняла, что сегодня «хороший» день.
– Я принесла японские мандарины и мягкие леденцы «Starburst». Вот. – Она выгрузила содержимое сумки на поднос и очистила Дэниэлу мандарин. – Как дела? – благожелательно поинтересовалась она.
– Чувствую себя очень молодым и глупым, – ответил Дэниэл. – Если бы мое тело не было приклеено к кровати, я бы выкинул какой-нибудь номер.
– Ну да? – Мэгги разгладила юбку, прежде чем сесть. – Например?
– Не знаю, Мэгги Мэй. Может быть, заключил бы вас в объятия и поцеловал в губы.
Мэгги покраснела и удивленно посмотрела на него.
