– Доброе утро, – говорит мальчик.
Утро? Разве сейчас утро?
Дэниэл ощущает отлив. Море сна смыкается над его головой, и он становится похожим на тяжелый груз, стремящийся к ложу океана. Мальчик прикасается к его руке, и приходит внезапная, ужасная боль. Дэниэл удерживает ее в себе. Боль – это хорошо. Пока есть боль, он еще здесь. Он думает о том, что хочет сказать: он хочет сказать, что ему очень жаль, что он сожалеет о своей трусости, что он нашел в себе силы пригласить их только тогда, когда больше ничего не может им дать. Он хочет сказать им, что они прекрасны, все трое. Он хочет сказать, что гордится ими и что теперь он увидел, что сотворил. Он гадает, может ли существование этих трех чудесных людей каким-то образом возместить жизнь больного ребенка, которую он отнял в один из полусонных, рассеянных дней в раковой клинике Дьеппа. Он хочет сказать: «Вот мой брат, он ваш, берите его вместо меня. Он точно такой же, только лучше. Храните его, это мой подарок вам». Он хочет сказать, что его жизнь была горькой, но теперь, в эти последние моменты, он понимает, что она была хорошей. И еще он хочет сказать «до свидания». Он хочет сказать это каждому из них по очереди, взять каждое лицо в ладони, поцеловать его, посмотреть в глаза, а потом ясно и громко сказать: «До свидания». Но слов больше нет.
Пересохший рот больше не принадлежит ему. Он вяло свисает, словно кто-то кое-как приклеил его к лицу. Слов больше не будет. Не будет прощаний, взглядов в глаза и поцелуев. Будет только это. Зыбкая масса человечности, которая как будто приподнимает его над землей, когда он закрывает глаза. Комната начинает покачиваться. Он хватается рукой за простыню, чтобы удержаться. Комната снова накреняется. Он с усилием открывает глаза. Люди вокруг смотрят на него. Они говорят. Он не слышит, что они говорят. Но он ощущает их повсюду вокруг себя, как теплое объятие. Они все здесь. Теперь он может уйти.
Он слова слышит звук собственного дыхания. Это ужасный звук. Он хочет прекратить это, но последние моменты власти над собственным телом уже миновали. Теперь он заперт, и обратного пути нет. Он улыбается и позволяет забрать себя туда.
Позднее в тот же день
Дин
Томми сидел за белым пластиковым столиком перед пабом «Альянс». В одной руке он держал пинтовую кружку пива, в другой – мобильный телефон. Когда он увидел Дина, идущего к пабу, то поспешно завершил разговор и выключил телефон.
– Ну как, все в порядке? – Томми начал вставать, но потом передумал.
Дин пожал плечами и улыбнулся.
– Пожалуй, да, – сказал он. – Хочешь выпить?
– Нет. – Томми указал на полную кружку: – Я в полном ажуре.
Дин принес к столику кружку из бара и уселся напротив кузена. Он пришел прямо с поезда и был в одежде, которую носил уже два дня и одну ночь. Он чувствовал себя грязным и потным.
– Как оно прошло? – спросил Томми, глядя на него поверх кружки.
– Он умер, – сказал Дин.
– Ты шутишь? – Томми округлил глаза.
Дин снова пожал плечами:
– Нет. Скончался сегодня утром.
– Что, у тебя на глазах?
– Да. Он очнулся, когда мы пришли в субботу, разговаривал и все такое. Это было круто. Потом его подруга отвезла нас к нему на квартиру, и мы там переночевали. Вернулись сегодня утром, и было уже ясно, что он не жилец. Буквально через час после нашего приезда он испустил дух.
– Вот дерьмо, – пробормотал Томми.
– Ну да. – Дин вытянул ноги под столом и вздохнул.
– Ну, и как он выглядел?
Дин прищурился и пожевал верхнюю губу.
– Он был реально болен.
– Да нет, я о том, как он выглядел.
– Ну, он выглядел отвратительно, но там был его брат, а они близнецы, так что я, типа, видел, как он выглядел, когда был в норме.
– А на кого похож тот близнец?
– Немного на меня. Немного на Лидию. Немного на Робин… это другая сестра. И очень похож на ребенка…
– На твоего ребенка?
– Да, на моего ребенка. – Дин улыбнулся, а потом беззвучно рассмеялся каким-то своим мыслям.
– Что? – Томми вопросительно взглянул на него.
– Ничего, – с улыбкой ответил Дин. – Ничего особенного.
– И что теперь будет?
– Черт его знает. Будут похороны, вероятно, на следующей неделе. Я пойду. Потом не знаю. Думаю, останусь на связи с ними. С девушками, с его братом, даже его подруга оказалась вроде как славной женщиной… И я решил кое-что еще. Насчет моей дочери, Айседоры. Я хочу заняться ею. Может, буду иногда оставаться с ней, брать ее на прогулки. Потому что, знаешь ли, в один прекрасный день, когда я буду готов, я собираюсь стать ей настоящим отцом. Может, немного подучусь, получу работу, обзаведусь квартирой, а потом она переедет и будет жить со мной. Лидия говорит, что поможет, а другая сестра, Робин, просто без ума от мысли, что у нее есть маленькая племянница.
Томми одобрительно кивнул, продемонстрировав свои невысказанные соображения по этому вопросу.
– Вдруг появилось столько новых людей, причем хороших людей. Это…
Дину хотелось широко улыбнуться и воскликнуть: «Это потрясающе! Я обнаружил целый новый мир и стал частью этого мира! Это что-то вроде племени, и теперь у меня есть классные сестры и клевый французский дядюшка, как будто я вступил в какой-то эксклюзивный клуб и сразу стал VIP-членом!» Но он ничего не сказал, потому что его отец умер, и было неуместно проявлять такую бурную радость. Но Дин был рад, он был счастлив больше, чем когда-либо раньше.
Он почувствовал это сегодня утром, сразу же после того, как его отец издал тот жуткий последний вздох и тихо выдохнул свою жизнь. Они собрались вокруг, как часовые, и брат Дэниэла причитал и восклицал что-то по-французски, а его подруга щебетала, как потерявшийся птенец. Но Дин и его сестры просто стояли и смотрели.
– Это оно? – прошептал он Лидии.
Она коротко кивнула и сжала его руку. Робин нервно огляделась по сторонам.
– Бог ты мой, – тихо сказала она, а потом тоже заплакала.
Он не помнил, сколько времени они там простояли. Мэгги возилась с волосами Дэниэла. Его брат опустил ему веки. После этого они покинули комнату. Они вышли наружу и встали рядом с прудом, полным золотистых рыбок, и все трое обнялись, не говоря ни слова. Тогда Дин ощутил это – потрясающую реальность их единства. В их объятии заключались невысказанные слова веры и доверия. В их объятии заключалось будущее.
Солнце над головой зашло в плотную пелену облаков. Дин переплел пальцы на животе и впервые в жизни задумался о мироздании. Он думал о бесконечной пустой черноте и о крошечной, залитой солнечным светом пылинке земли, на которой копошился ошеломительный рой человечества – миллиарды людей, миллиарды жизней. Дин очень долго считал себя ничтожной пылинкой. Но теперь казалось, будто гигантская рука с колоссальным увеличительным стеклом протянулась к нему через космос и показала ему, кто он такой на самом деле.
