– Господин Каратель, – почтительно поклонилась она и посторонилась. – Проходите, как же хорошо, что вы пришли! – в её голосе слышалась сдержанная радость и облегчение. – Я – Валлина, экономка госпожи Аиры. Она в спальне, – на лице женщины снова отразилась печаль. – Она уже неделю не выходит оттуда… И почти ничего не ест.
– Проводите меня к ней, – я переступил порог полутёмного холла и огляделся.
На стенах висели сухие букеты – наверное, ещё с похорон. Картины закрыты чёрным бархатом, и даже позолоченные светильники лишь тускло отсвечивали, словно тоже скорбя с хозяйкой. Ох. Чувствую, много забрать придётся, и часом в обществе Рахины не отделаюсь. Подавив досаду, я поднялся вслед за экономкой на второй этаж по деревянной лестнице и свернул в короткий коридор с несколькими дверьми. Валлина провела меня к самой последней и осторожно постучала.
– Госпожа Аира, к вам пришли, – произнесла она, прислушиваясь.
Из-за двери не донеслось ни звука. Экономка уже подняла руку, чтобы снова постучать, но я остановил её, перехватив ладонь женщины.
– Позвольте мне, – мягко произнёс я и толкнул не запертую дверь спальни.
Окна были задёрнуты плотными шторами, создавая полумрак. Тяжёлый, застоявшийся воздух наполнен сладковатым ароматом благовоний. На тумбочке около кровати горели две толстые свечи, и судя по скопившемуся оплавленному воску, горели они давно. За ними стоял портрет молодого симпатичного мужчины с широкой, открытой улыбкой. Полагаю, усопший во времена молодости. На застеленной покрывалом из простёганого чёрного шёлка лежала женщина средних лет, тоже во всём чёрном. Наверное, она была ещё не старой, но морщины горя избороздили лицо, сделав его почти старушечьим. Тусклые, растрёпанные волосы в беспорядке разметались по подушке, тёмные пряди падали на лицо, делая его ещё старше. Потухший, остановившийся взгляд был направлен на портрет. В пальцах женщина судорожно сжимала носовой платок, надо понимать, насквозь мокрый от слёз. Я едва удержал бесстрастное выражение лица, в груди болезненно сдавило, и к горлу подступил ком, настолько сильно ощущалось здесь Горе.
– Госпожа, – негромко произнёс я и подошёл к кровати, опустившись на неё. – Вы слышите меня?
Аира лишь перевела на меня взгляд безжизненных глаз, а увидев, кто к ней пожаловал, встрепенулась, хотела что-то сказать, но я уже приступил к работе: обхватил пальцами её запястье, впустив чувства женщины в себя. Наверное, она считала, что грустить по мужу – это нормально, и таким образом она чтит его память. Может быть, она вскоре бы умерла сама от тоски по нему, но Чувства решили по-другому, что ей ещё жить дальше, и возможно, даже через какое-то время получить второй шанс снова стать счастливой. Не знаю. Знаю только, что мне надо забрать у неё то, что мешало Аире отпустить смерть мужа, и в меня хлынули вся её боль, печаль и отчаяние, одиночество. Стиснув зубы, я терпел, ощущая, как горячо пульсирует татуировка, впитывая чужие переживания, а зрачки Аиры расширялись всё больше, и рот приоткрылся. Она замерла, как беспомощный зверёк, во взгляде мелькнула растерянность, а рука под моими пальцами дрогнула. Её губы шевельнулись, и мне показалось, Аира хотела сказать «не надо». Наверное, она боялась жить дальше сама, одна, поэтому и спряталась в своём горе, как в коконе, но ей придётся выйти за порог дома и осознать, что жизнь не закончилась, что люди умирают, так уж положено Мирозданием, и мы все теряем близких, рано или поздно. Я забрал лишь то, что мешало, оставив Аире только светлую печать по ушедшему, и она вскоре сама поймёт, что муж бы порадовался, видя её счастливой, а не убитой горем. Чувства следили за тем, чтобы в людях оставалось равновесие, и лишние переживания не нарушали внутренней гармонии, не мешали им жить и не толкали на безумные, а зачастую и страшные поступки. Ведь и от неразделённой любви можно сойти с ума и совершить непоправимое…
Всё закончилось внезапно, поток оборвался, и я убрал руку. Мир вокруг словно подёрнулся серой дымкой, окружающее дрожало и плыло перед глазами, а во рту стояла горечь. Чужие чувства давили изнутри, требовали выхода, и мне следовало поторопиться во Дворец. Много же скопилось в этой Аире, недаром сейчас она выглядела лет на пять моложе, чем когда я зашёл в эту спальню.
– Вам следует привести себя в порядок и поесть, госпожа, – с трудом выговорил я и поднялся, стараясь не шататься.
– Да… конечно… – растерянно отозвалась Аира шёпотом и приподнялась на кровати.
Я развернулся и направился к выходу, делая ровные, глубокие вдохи. В голове немного прояснилось, и сил должно хватить, чтобы добраться до Дворца и Рахины. Сам с таким количеством печали и горя точно не справлюсь. Выйдя из спальни, я посмотрел на Валлину.
– Она пришла в себя, – ровно произнёс я, скрывая, в каком состоянии сам нахожусь.
Незачем простым людям знать, чего стоит Карателям забирать чужие чувства. И хорошо, это оказалась Печаль, а не что похуже. После ревности или ненависти корёжит раза в два сильнее, даже если заберёшь не так много, как сейчас, и хорошо, что контролировать себя нас учат ещё со школы, это входит в обязательную программу обучения будущих Карателей. Экономка юркнула в спальню, до меня смутно донёсся её взволнованный голос. Мысленно пожелав Аире удачи в новой жизни, я поспешил спуститься и выйти из дома, который теперь не казался тенью самого себя. Сев на вирессу, я рысью направился во Дворец, крепко сжимая поводья и стискивая зубы, и глядя только вперёд. В нынешнем состоянии я замечал одну неприглядную сторону жизни Феира: нищих калек, ругающихся мужа и жену, плачущего ребёнка… Всё подёрнулось серой дымкой, избавиться от которой можно только одним способом: Рахина.
Путь до Дворца я запомнил смутно, признаться, и как шёл до женской половины в своих покоях – тоже в сознании не отложилось. Лишь где-то на границе мелькнула мысль, что не увидела бы меня в таком состоянии Финира, но почему я этого не хотел, объяснить не сумел. Она всё равно не может чувствовать, так какая ей разница, что со мной происходит? И собственно мне какое дело, как она обо мне подумает, если подумает вообще? В таких вот сумбурных размышлениях и растрёпанном состоянии я ввалился в комнаты Рахины.
Она сидела у окна, задёрнутого лёгким золотистым тюлем, и читала. Тёплый ветерок колебал невесомую ткань и шевелил локоны сочного шоколадного цвета, на тонком лице с изящными чертами отражалась задумчивость. Рахину можно было бы назвать милой, если бы не затаившееся в глубине взгляда чёрных глаз тоскливое выражение и скорбные складки в углах рта. Да, её можно понять, не думаю, что она мечтала оказаться в гареме Карателя и служить ему этаким громоотводом… Но так уж вышло, что её выбрали Чувства, что Рахина обладала способностью впитывать именно Печаль, и виноватых в этом не было.
При моём громком появлении она встрепенулась, выпрямилась, а увидев меня, вздрогнула и выронила книгу.
– Г-господин… – прошептала Рахина едва слышно, и на хорошеньком личике отразилась обречённая покорность. – Вам плохо, – озвучила она очевидное и поспешила ко мне.
Мне казалось, если я прямо сейчас не избавлюсь от чужих чувств, взвою от тоски и боли, рвавших грудь. Тяжело навалившись на подоспевшую Рахину, я уже хрипло дышал, едва контролируя себя. Наощупь нашёл её мягкие, податливые губы и впился в них поцелуем, словно желая выпить до дна. Она едва слышно всхлипнула, и та часть сознания, что ещё оставалась разумной, поморщилась от предстоящего. Но ничего не поделать. Как добрались до спальни, не помню, и, кажется, я опять порвал Рахине платье. Однако эти мелочи меня уже не заботили. Словно сквозь туман слышал судорожные всхлипы девушки, ощущал, как она цепляется за мои плечи, и на губах оставался солёный привкус её слёз. Неизбежное зло, да, она всегда плакала, когда я приходил к ней – так выходили чужие чувства. И даже когда разум немного прояснился, когда я смог контролировать себя и постарался сделать так, чтобы ей тоже было хорошо, Рахина всё равно плакала. Пыталась сдерживать слёзы, кусала губы, но ничего не помогало. Поцелуи с привкусом горечи, удовольствие на грани отчаяния – не совсем то, чего хочется в постели от хорошенькой девушки. Но по-иному я не мог избавиться от чужих чувств, никак, увы. Только через близость, через её слёзы, через дрожащие губы и стоны, которые почти не имели отношения к наслаждению.
