Зачем Галерий приехал в Никомедию? И что он обсуждал с Иовием? В окружении Иовия были люди, готовые шепнуть нужное слово своим друзьям за городскими воротами. Галерий собирался говорить о христианстве.
Христиане были готовы поверить, что Галерием двигала чистая и объективная ненависть к их философии. Но действительно ли это было так? Он никогда не проявлял интереса к какой бы то ни было философии вообще. Разумнее, говоря о последующих событиях, помнить о существовании Констанция и о том, что после ухода Иовия и Геркулия он должен был стать их преемником. Влияние и популярность Констанция были велики.
Зверь должен был действовать очень осмотрительно, пытаясь не допустить возвышения своего соперника; однако он продумал план действий и начал с разговора о христианстве.
Ему было нетрудно найти ряд полностью нейтральных и объективных аргументов в защиту своей позиции; а те аргументы, до которых он не мог додуматься сам, ему подсказали его хитроумные советники.
До сих пор вопросы, которые приходилось решать в связи с преобразованием империи, были относительно несложными. Речь шла о таких очевидных мерах, как защита от внешнего вторжения, наведение порядка, внедрение новых методов управления и новой системы сбора налогов. Правильность выбранного пути подтвердилась на деле. Споров по поводу принципов или идей не возникало… Галерий поставил проблему иначе. Он приехал в Никомедию, чтобы сказать Иовию, что их работа еще не завершена. Еще не все враги порядка и государства сокрушены. И в качестве примера он, конечно, привел христианскую церковь.
Интересно поразмышлять над тем, что когда-то было время, когда христианская церковь могла быть зачислена в разряд врагов закона и порядка, угрожавших процветанию государства и социальной стабильности. Как можно заключить, Иовий не был убежден приведенными доводами и воспринял идеи Галерия без особого энтузиазма. Даже апологеты христианства, осуждая его и предсказывая, что после смерти он будет гореть в аду, признавали, что на путь зла он вступил не по доброй воле, а под напором Зверя.
Однако в каком-то смысле доводы Галерия звучали очень убедительно. Никто не мог спорить с тем, что церковь представляла собой некую власть, которая не имела ни законных прав, ни законных обязанностей. Теоретически – или, по крайней мере, в принципе – церковь даже не имела права на существование. Она была незаконным образованием; стоило только посмотреть на основные провозглашаемые ею идеи, чтобы это стало ясно. Она действовала как некое объединение, хотя формально таковой не была. Она владела деньгами и другим имуществом; она обладала мощью и влиянием; это было чужеродное образование, так сказать, империя в империи, противостоящая законной государственной власти, внушающая законопослушным гражданам нормы поведения и морали, не одобренные государством. Церковь провозглашала свои законы, не соответствующие законам империи. Это было явно бунтарское образование. Это были заговор, измена, революция.
Иовий тщетно настаивал на том, что лучше всего оставить церковь в покое и не вмешиваться в ее дела. В его окружении были люди, исповедовавшие христианскую веру, и он не имел к ним никаких претензий. Однако среди обвинений в адрес церкви было по крайней мере одно, против которого Диоклетиан не мог возражать и которое он не мог оставить без внимания. Он сделал монарха, наделенного божественной властью, краеугольным камнем своей концепции реформированной империи. Церковь была единственной силой в мире, которая в принципе отказывалась признать божественность монарха. Мало того, она открыто отвергала ее… Соответственно церковь выступала против той системы, создание которой Диоклетиан успешно завершал. И при этом церковь была очень могущественной организацией, чьи щупальца расползлись по всей империи. По влиятельности и сплоченности она уступала разве что армии.
Загнанный в угол бесконечными беседами со Зверем, Диоклетиан неохотно согласился вынести вопрос на обсуждение консистория. Зверь уже принял необходимые меры, чтобы гарантировать нужное ему решение; он без труда добился своего, и Диоклетиан, вопреки своему собственному мнению, был вынужден выступить против силы, о происхождении и природе которой он имел весьма смутное представление.
Сомнения Диоклетиана выразились в том, что преследование христианства приняло не совсем те формы, которые имел в виду Галерий. Зверь хотел, чтобы было предпринято нечто, что возбудило бы общественное мнение, спутало бы карты, бросило репутации многих людей в один плавильный котел. И он почти что достиг желаемого. Однако Иовий упорядочил всю процедуру, подвел под нее законодательную базу; его стараниями целью государства стало не уничтожение христиан, а недопущение вербовки новых приверженцев христианской веры. И это было более опасно для церкви, чем все гневные тирады Галерия.
23 февраля 303 года была захвачена и разорена церковь в Никомедии, а священные тексты были сожжены. Это произошло в праздник Терминалий, когда крестьяне чествовали, посредством древнего ритуала, бога межевых знаков. По иронии судьбы этот праздник стал началом противоборства, которое завершилось поражением язычества.
На следующий день христианская вера была объявлена вне закона. Решение об этом было публично зачитано в присутствии обоих императоров и вывешено на видном месте. Его сразу же сорвал христианин, которого мы сейчас знаем как святого Георгия и который позже стал святым покровителем Англии. Далее последовала борьба, беспристрастного описания которой вряд ли стоит ожидать от пострадавшей стороны. Скорее этого можно ждать от правительства – или, по крайней мере, от Диоклетиана, заявившего, что никто из тех, кто подчинился эдикту, не пострадал. Судя по всему, тысячи – другими словами, подавляющее большинство христиан покорились и остались невредимы. Однако тем яростней и непримиримей была схватка, разгоревшаяся между правительством и людьми, составлявшими ядро церкви. Георгия замучили до смерти, но он так и не произнес слов раскаяния, которые от него требовались.
Хотя Зверю не удалось добиться всего, чего он хотел, он сумел втянуть Диоклетиана в водоворот событий. В течение двух недель во дворце в Никомедии два раза вспыхивал пожар. Во время второго пожара огонь охватил и спальню Диоклетиана. Естественно, стали допрашивать слуг; они были христианами, и по новому законодательству могли быть подвергнуты пыткам. Однако признания от них так и не добились. Не помогли ни кнут, ни огонь. Был арестован епископ Никомедии Афиней, а вместе с ним и многочисленные прихожане его церкви. Однако ничего нового не выяснилось. Некоторых арестованных обезглавили, других – сожгли; в тюрьмах томилось множество подозреваемых, и Галерий в спешке покинул город, заявив, что среди христиан он не чувствует себя в безопасности…
Однако христиане не сомневались, что он бежал из Никомедии, чтобы избежать расследования, пожары были его рук делом. Именно он спровоцировал Иовия на деяния, которые, хотя и свершались в соответствии с законом, вряд ли могли быть забыты или прощены весьма многочисленной могущественной частью его подданных.
Борьба продолжалась. Накануне Пасхи эдикт о запрещении церкви был обнародован в Сирии, к июню его текст был известен во всех провинциях, принадлежащих Максимиану, Констанций получил возможность изучить документ, реальное применение которого видел его сын в Никомедии… Вскоре после этого появился второй эдикт, предписывающий арестовать всех христианских священников. Скоро тюрьмы оказались переполнены. Доносы, аресты, пытки и террор стали неотъемлемой частью повседневной жизни. Во многом эти меры принесли свои плоды; однако покорность сотен обычных людей с лихвой искупалась упорством немногих мучеников.
