Совпадение такой концентрации сил в Риме со смертью Друза и с последующими событиями было свидетельством намерений Сеяна. Одно кольцо в цепи, взятое отдельно, могло быть случайностью. Однако связанные вместе, они никак не могли оказаться случайными. И по свидетельству историков, писавших о том времени, именно так и было.
Со времени смерти сына Тиберий все больше государственных дел стал отдавать на рассмотрение Сеяна еще до того, как они попадали к нему лично. Консулы и магистраты привычно толпились у дверей дома Сеяна, каждое утро дожидаясь аудиенции, чтобы изложить перед ним свои планы и распорядок дня, и даже личные дела попадали к Тиберию через руки Сеяна. Поэтому этруск был в курсе всего, и его влияние было признано неограниченным.
Проницательность Тиберия его не подвела. До определенного момента, который еще не наступил, Сеян был прекрасным исполнителем. Насколько далеко распространялась проницательность Тиберия, насколько предвидел он опасность, на этот вопрос у нас нет ответа. Который из двух был хитрее, могло показать лишь дальнейшее развитие событий.
Если бы Агриппина приняла оливковую ветвь мира, ей протянутую, и согласилась дождаться естественного восхождения на трон своих сыновей, это был бы конец истории и рассказывать было бы нечего, кроме того, что все вместе жили счастливо. Но она не могла доверять Тиберию. Давление на нее было слишком сильным, и она не могла ему противостоять. Сенатская партия не меньше этруска была заинтересована в возбуждении и разжигании ее чувств. Она попала в водоворот между этими двумя силами и уже не могла выбраться.
Сам Тиберий никогда бы не поднял руку на Агриппину. Ее жизнь и жизнь ее сыновей были его гарантией против могущественных, но необходимых слуг, таких, как этруск. Пока они были живы, он был в безопасности, и Сеяну были предоставлены все полномочия для борьбы с партией олигархов. Однако если бы их не стало, наступило бы для него время опасаться за свою жизнь.
В сущности, Тиберий предложил Агриппине и ее сыновьям коалицию против общего врага, ценой которой было наследование империи. Скоро стало ясно, что они не приняли предложения, и что их враждебность скорее окрепла, чем уменьшилась.
Во всяком случае, удача была на стороне этруска.
Таким образом, интересы Тиберия и Сеяна оставались достаточно близкими, чтобы назвать их одинаковыми. Отслеживание деятельности Агриппины и ее друзей было для Тиберия способом контролировать партию, стремившуюся уничтожить принципат. Сеяну это сулило наилучшую возможность увеличивать разрыв между Тиберием и Агриппиной. Гай Силий был сторонником партии Агриппины. Историк Кремуций Корд принадлежал к другой сенатской партии, действующей независимо от Агриппины.
Процесс над Кремуцием Кордом стал первым важным процессом, в котором для вынесения обвинительного приговора было использовано фальшивое обвинение, и в то же время первым, где использовались методы Сеяна. Кремуция судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними истинными римлянами. Это было, разумеется, весьма облыжное обвинение, сравнимое с похвалой Робеспьера во время правления Бурбона или похвалой цареубийц при Карле II. Защита настаивала на том, что Август читал его книгу и у него это высказывание не вызвало возражений. Кремуций тем не менее, видя, что ему готовы вынести приговор, добровольно отказался от пищи. Утверждали, что истинной причиной обвинения Кремуция были дела личного свойства. За три года до процесса сгорел театр Помпея, и Тиберий особенно отметил действия Сеяна во время тушения пожара; соответственно во вновь отстроенном здании была поставлена статуя Сеяна. Кремуций по этому поводу отпустил ряд язвительных замечаний, на которые так скоры были члены сенатской партии. Он заметил, что теперь, во всяком случае, он увидел ущерб, нанесенный театру. Однако в защиту Кремуция можно сказать, что даже его друзья отмечали его неосмотрительность.
Суд над Кремуцием показал, что борьба возобновилась.
То, что она возобновилась преднамеренно и не была случайной, показывает другой процесс, последовавший вскоре после этого. Намерение Тиберия удалиться со сцены было с энтузиазмом поддержано Сеяном, и это стремление еще больше усилилось в ходе суда над Вотиеном Монтаном, обвиненным в клевете на государство. Тиберий лично прибыл в суд, чтобы присутствовать на процессе. Среди свидетелей был солдат по имени Эмилий. Свидетельство Эмилия, полное подробностей и твердо подкрепленное, было столь скандальным, что Тиберий пришел в ужас. Он кричал, что без промедления должен сам оправдаться и в том же суде. Его друзья вынуждены были его успокаивать, но и заверения целого собрания его не утешили.
Хотя сами свидетельские показания Эмилия до нас не дошли, нетрудно понять их направленность. Они, должно быть, состояли из обвинений, сохранившихся в соответствующих главах Светония, и, хотя относятся к последнему периоду его пребывания на Капри, есть все основания полагать, что имели гораздо более раннее происхождение и были теми наветами, что начала распространять Юлия и подхватила Агриппина. Если так, чувства Тиберия можно понять. Его реакция была бурной.
Процесс Вотиена имел довольно серьезные последствия. Тиберий нелегко воспринял услышанные утверждения, и если, как передает Тацит, с тех пор он стал более суровым, виной была Агриппина, ибо она более всего пострадала от такой перемены его нрава.
Хотя мы и не можем проследить в точности, должна была существовать определенная связь между процессами Вотиена и Клавдии Пульхры. На сей раз суд очень близко подошел к Агриппине, поскольку Клавдия была ее ближайшей подругой. Обвинения против Клавдии состояли в наличии связи с неким Фурнием и их намерении отравить Тиберия и извести его с помощью заклинаний. Это было громкое дело. Обвинение было представлено доносчиком Домицием Афром, который прославился как лучший оратор своего времени.
Насколько всерьез можно принимать подобные заявления в качестве реальной вины — вопрос спорный, искусство выносить приговор на основании косвенных улик, когда истинность трудно или нежелательно выяснить, изобретение не только последних лет. Домиций Афр в совершенстве владел этим искусством. В результате процесса всплыло имя Агриппины.
Узнав, что Клавдии готовы вынести приговор, она отправилась к Тиберию для выяснения отношений.
Разговор был примечательным.
Поскольку воспоминания Тиберия никогда не были опубликованы, вероятнее всего, его подробности дошли до нас от самой Агриппины через мемуары ее дочери Агриппины Младшей, матери императора Нерона.
Она застала его за жертвоприношением в храме Божественного Августа и сказала, что негоже воздавать почести Августу и одновременно преследовать его потомков. Дух этого божественного человека не сошел ни в одно из его изображений, но она, Агриппина, — его истинный образ и представитель. Единственная вина Клавдии в том, что является ее подругой.
И даже если так, высказывание было бестактным. Она не могла сильнее уколоть его, намекая на принцип наследования, лежащий в основании его власти. Тиберий ответил цитатой из греческой трагедии: «Не в том ли я повинен, дочь моя, что не царица ты?» Такое положение действительно выражало их отношения.
