Когда не дожил до казни некий Карнул, Тиберий заметил: «Карнул ускользнул от меня». Другому, который после пыток просил о скорой смерти, он отвечал: «Я еще не простил тебя». Это был не тот Тиберий, которого знали прежде. Он не выказывал ни малейшего признака упадка сил или умственного расстройства. Никогда не был он так активен и деятелен. Однако эти нечеловеческие силы, казалось, придавала ему странная демоническая энергия. У него хватило мудрости немедленно пресечь попытку одного из солдат дать информацию и постановить за правило, что ни один человек, связанный с армией, не может заниматься доносительством.
Все документы он направлял в сенат. Даже наветы на него лично и обвинения в его адрес были обнародованы. Ему не важно было, что именно обнародуется: все, с чем он сталкивался, должно было выйти наружу. Фульциний Трион (которому до сих пор удавалось избежать суда, но совесть которого была неспокойна) был столь встревожен таким поворотом событий, что покончил с собой. Его родственники нашли его завещание с ужасающими поношениями Тиберия, которого он называл «умалишенным старикашкой». Они пытались скрыть завещание, однако «умалишенный старик» потребовал, чтобы оно было зачитано вслух без купюр. Никто не мог понять его мотивов, а он не давал себе труда их объяснять.
Тем временем сенат выносил смертные приговоры простым исполнителям. Главарей — Сеяна и Ливиллы — уже не было в живых. Тиберий искал повод для удовлетворения и нашел его, пересматривая дела Агриппины и ее сына Друза.
Тиберий уже знал, что сенат сам планировал привлечь к суду и казнить Агриппину и ее сыновей. Теперь он знал всю правду. Но хотя правда стала известна, ничего нельзя было исправить. Тиберий не мог высвободиться из порочного круга. Он не мог на этом этапе принести извинения Агриппине и Друзу и вернуть им прежнее положение. Он не мог так поступить ни на каком этапе. Искусство этруска в том и заключалось, что он сумел настроить их против Тиберия. Не столь уж справедливо было считать Агриппину источником всей цепи событий. Те, кто ее подстрекал, были виноваты больше, но они были теперь недосягаемы.
Тиберий не мог изменить или попытаться исправить то чувство ненависти, которое питали к нему дети Юлии. То, что Сеян действовал в собственных интересах, дела не меняло. Он, впрочем, мог придать этому делу огласку. Он хотел, чтобы свет увидел всю необоснованную и непримиримую ненависть, кипевшую в душах детей Юлии, утверждавших, что именно он преследовал их, хотя он лишь защищался от обвинений в свой адрес. А возможно, что простое совпадение имен вызывало болезненный интерес Тиберия. Один Друз отплатил за другого Друза.
Здесь могло быть некое странное удовлетворение; ведь когда люди подавлены свыше всякой меры, они находят облегчение в необычном — поверхностное сходство, случайные ассоциации занимают место реального сходства и утраченной подлинности. Сенат был в смятении, когда Тиберий очень подробно, со всеми деталями, с каким-то злорадным удовлетворением сообщил о смерти Друза, сына Германика и Агриппины.
Друз слабел с каждым днем. В течение девяти дней он грыз свой матрас. Тиберий презрительно называл его слабаком и предателем. Он представил ежедневные записи охранников, наблюдавших за кончиной Друза. Как в романе Золя, в них описывалась поминутно каждая стадия смерти от голода в его тюрьме, первоначальные ярость и ужас заключенного, его проклятия и оскорбления в адрес Тиберия. Перечислялись все грехи, в которых его обвиняли друзья Юлии, рассказывалось и что стражники ему отвечали и как они его избивали, когда он старался выломать прутья своей камеры, как, утратив надежду, он изощренно и тщательно призывал проклятия на голову Тиберия, молясь о том, чтобы он был проклят в памяти потомков, поскольку он убил свою невестку (Ливиллу), сына своего брата (Германика) и своих внуков (сыновей Агриппины), утопив свой дом в крови. Сенат в панике покинул собрание, ужаснувшись этой истории. Возможно, старик сочинил это, но он брал на себя ответственность за это преступление, и не нам отвергать его желание этой ответственности. Но здесь была и практическая польза. В послании подчеркивалось, и теперь сенат знал об этом, что Цезарь способен одержать победу над любым человеком, что он готов мстить, отвечать ударом на удар, что для него нет ничего невозможного и он может удвоить любую ставку. Более того, это отрезвило всех претендентов и лженаследников. Во всяком случае, сенат теперь знал, что Друз мертв.
Агриппина была более крепким орешком. Не побежденная до последнего момента, она отомстила, отказавшись от пищи и уморив себя голодом в знак того, что Тиберий не одержал над ней победу.
[55]
Однако все это не приносило реального удовлетворения. Месть, как и все наркотики, не приносит постоянного покоя или насыщения, это сизифов труд, который нельзя завершить. Она разжигает аппетит вместо того, чтобы насыщать. Тиберий устал. Он был достаточно умен, чтобы признать правду, и не мог вместить свое поведение в нормы морали. Некоторое время после падения Сеяна воспоминания были для него невыносимы, даже месть была утомительна и не приносила удовлетворения. Он отдал приказ казнить всех, находившихся под стражей в связи с делом Сеяна. В списке оказалось двадцать человек.
Он потерял все: у него не осталось ничего, кроме победы. И победа не стоила того, что он потерял на пути к ее достижению.
После самой опасной точки этого кризиса дела медленно стали входить в норму. За ударом против его врагов последовало другое связанное с этим событие. Среди законов Гая Юлия был закон о прекращении деятельности тех финансовых сил, что ослабляли политические институты старой республики. Обращаемый капитал, которым они владели, был ограничен постановлением, в соответствии с которым определенная часть их собственности должна была быть инвестирована в италийские земли. Этими ограничениями он предотвращал существование громадных фондов денежных средств и возможность легкого предоставления кредита, который финансировал многочисленные политические перевороты с целью получения выгоды. Сам диктатор Цезарь предполагал оказаться последним человеком, сумевшим свергнуть правительство таким способом.
Ввиду деятельности сенатской партии во время правления Тиберия не следует слишком удивляться тому, что этот закон соблюдался весьма приблизительно. Позиция, занятая теперь Тиберием, предполагала строгое соблюдение этого закона. Он не мог рисковать возможными последствиями его. Однако ситуация быстро менялась. После падения Сеяна и смерти Агриппины ужасный старик с Капри уже не был смешной фигурой, которая покорно сносит оскорбления сената и которую этруск обводил вокруг пальца.
Доносчики принялись за работу. Первые обвинения пренебрегавших этим законом произвели переполох. Дела были заслушаны в сенате. Если бы информацию систематизировали, многие из нарушителей должны были сесть на скамью подсудимых, и, кроме того, это могло привести к финансовому кризису. Сенат перенес дела в имперский суд, предоставив Тиберию самому решать эти вопросы.
