Он с удовольствием за это взялся, и у него уже был готов план, одобренный не всеми даже среди его друзей. Его постоянный советник Марк Кокцей Нерва возражал весьма активно. Тем не менее план был приведен в исполнение. Тиберий объявил сенаторам, что закон должен быть исполнен, однако он дает на его применение восемнадцать месяцев, в течение которых все счета должны быть приведены в порядок.
Симпатии Нервы
[56] были на стороне республиканской олигархии, его ничуть не заботил имперский суд, хотя он вполне лояльно служил там долгие годы. Он, вероятно, устал от напряжения моральных катаклизмов последних лет — эта усталость выразилась в том, что он подал в отставку и удалился от дел. Он решил уйти из жизни. Тиберий был весьма озабочен. Он сидел у постели Нервы, убеждая его, что он сам разделяет те же чувства, и рассуждая о том, как его кончина отразится на репутации Цезаря в глазах общественности, если избранный им советник выразит несогласие с его финансовой политикой, уйдя из жизни. Однако Нерва не поддался на уговоры. Он отказался от пищи и умер.
Разразился финансовый кризис. Процесс реорганизации, вызванный ужесточением закона Юлия, включал возвращение займов, должники вынуждены были продавать свои поместья, чтобы исполнить свои обязательства, цены на землю упали настолько, что многие разорились. Тиберий увеличил кредитный фонд сената до ста миллионов сестерциев, из него он мог давать ссуду всем дебиторам, что были в состоянии представить залог. План, насколько можно видеть, сработал — финансовая ситуация была приведена в соответствие с законом без дальнейшей катастрофы.
Борьба с Тиберием отныне практически прекратилась. Тайная война, что велась против него в течение двадцати лет, пришла к концу с заключением под стражу главных сенатских оппонентов, а ее завершение было отмечено административными мерами, предотвращавшими скопление свободного капитала, который мог финансировать эту войну.
Но когда мы отмечаем уровень, до которого дошла в дальнейшем слабость римского мира, и задумываемся, в какой степени экономическое процветание зависело от наличия свободного капитала, мы спрашиваем, не в это ли время было положено начало спада. Очевидно, что определенная неповоротливость стала проявляться в экономической деятельности империи, благосостояние и производство более не развивались с прежней активностью, и, когда подошел кризис, у римской цивилизации недоставало ресурсов, чтобы его встретить.
Беда Тиберия коренилась в самом его успехе. Казалось трудным восстановить достоинство сенаторов, ставших унизительно подобострастными. Они никак не могли в достаточной мере выразить восхищение сверхчеловеческими заслугами и доблестями Цезаря, а также перестать каяться в собственном ничтожестве. Тень улыбки блуждала на лице старца — улыбки, возможно свидетельствующей о своеобразном чувстве юмора и предвещающей возвращение к норме. Добыча, брошенная к его ногам, была существенной. Тогоний Галл внес предложение, чтобы сами сенаторы выступали его охранниками и защитниками, когда он оказывает им честь своим посещением: юмор ситуации расколол твердую оболочку суровости старика. Он обсудил предложение с особой тщательностью и наконец решил, что план этот слишком комичен, чтобы осуществить его на практике. Более того, он мог привести к некоторым нежелательным инцидентам. Юний Галлион предложил, чтобы ветераны преторианцев по занимаемой должности были автоматически причисляемы к всадническому сословию. Тиберий ответил исключением его из состава сената, заметив, что здесь, очевидно, завелся новый Сеян, пытающийся сговориться за его спиной с охраной. Посреди всех этих событий голос лишь одного человека прозвучал естественно. Марк Теренций, обвиненный в дружбе с Сеяном, защищался, как и подобает мужчине. Он произнес слова, полные здравого смысла и в этих обстоятельствах прозвучавшие изумительным парадоксом. «Да, — говорил он, — я был другом Сеяна, но его друзьями были и вы, и Цезарь… Кто я такой, чтобы разоблачать качества помощника Цезаря? Я преклонялся, как и вы все. В то время было честью появиться в прихожей Сеяна или показаться перед его слугами. Пусть будут наказаны заговорщики и конспираторы, однако что касается дружбы с Сеяном, то же самое обвинение можно предъявить и вам, и самому Цезарю».
Тиберию, видимо, речь понравилась, поскольку он заявил, что «все быльем поросло». Обвинители Теренция были наказаны, а сам Теренций вышел из зала суда свободным человеком.
[57]
Однако Тиберий становился все более одиноким. На этом зыбком фоне повсеместных измен, кажется, лишь одно оставалось постоянным — преданность преторианской гвардии. Если на образованных, состоятельных и одаренных нельзя было положиться, то основные человеческие инстинкты все еще оставались надежными. Необразованные простые люди из беднейших слоев все еще отрабатывали свое содержание, уважая руку, которая их кормит, и подчиняясь правилам. И они сохранили чувство обязанности и служебного долга в отношении сурового человека, который никогда им не льстил и не заискивал перед ними. Их еще не отметили как следует, но в нужное время их вознаградят.
Тишина снизошла на Капри.
Однако далеко, на другом конце римского мира разворачивались другие события. То, что случилось в Палестине, кажется лишь слабой искрой в сравнении с ярким блеском происходящего в Риме — как если бы среди извержения вулкана кто-то зажег светильник. Однако в течение последующих девятнадцати столетий вулкан затух и превратился в струйку дыма, поднимающегося из жерла, а светильник возгорался все ярче, пока не затмил свет утра.
Незаметный иудейский пророк Иешуа (единоверцев которого Тиберий изгнал из Рима) начал свою деятельность в тот год, когда была взята под стражу Агриппина, за год до падения Сеяна; в том году, когда встретили смерть Агриппина и Друз,
[58] он вошел в Иерусалим с проповедью о Царстве Божием, с еще более знаменитым учением: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас», а также «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». И толпа следовала за светочем.
