Поминали мы Сашку в частном порядке. Возможностей организовывать какие-то масштабные траурные церемонии у нас не было, да это бы было и неправильно в самом начале турнира, задачи успешного выступления в котором с нас никто не снимал. О прекращении участия в чемпионате и отъезде домой и вовсе не могло идти речи — такое и сейчас-то не практикуется, а в те времена и подавно.
Я, разумеется, был не в курсе Сашкиного диагноза и оказывавшегося ему лечения. Хотя о некоторых деталях я слышал от знакомой женщины-медика, входившей в состав медицинского консилиума, разбиравшего случай Белова. Если я правильно понял, врачи, с учетом редкости заболевания, вначале долго разбирались, какого качества опухоль вокруг сердца спортсмена. Потом, когда уже было ясно, что операция — это вопрос жизни и смерти больного, долго не решались ее делать. В конечном итоге постарались просто снять с себя ответственность, свалили все на сверхнагрузки и не подготовленный к ним организм.
Возможно, мое мнение будет звучать непрофессионально и по- обывательски, но мне кажется, все равно нельзя было просто ждать развития болезни, фактически — просто давать человеку умереть. Не имеет значения, что это был Олимпийский чемпион, краса и гордость ленинградского и советского спорта. Если уж он получил такое лечение, что говорить о «простых смертных»?
Беда в другом — в общей неспособности важнейших систем жизнеобеспечения в государстве адекватно реагировать на нестандартные угрозы (да и на стандартные тоже). Самые важные в любом обществе профессии — учителя, врача, милиционера — в полном загоне, собираются там люди не по призванию, и даже не за высокие зарплаты, а просто потому, что больше нигде не пригодились. Конечно, есть у нас и выдающиеся специалисты, и очень достойные профессионалы, но это исключение. Сейчас по сравнению с 1978-м ситуация только ухудшилась.
Наверное, я не имею права выносить такие оценки, но в раннем уходе Сашки для него был какой-то плюс. Он ушел в зените своей славы, окруженный всеобщей любовью, в какой-то степени — ореолом мученика. Готов ли он был не просто удерживать все это, постепенно деградируя как игрок и как личность, а действительно продолжать двигаться к новым вершинам и быть образцом для подражания? Каким бы он стал в 30, в 35, в 40 лет? На все эти вопросы у меня нет ответов. Бесспорно то, что этот сверхталантливый спортсмен не раскрылся полностью и сохранял колоссальный потенциал, реализация которого могла привести советский баскетбол к новым и новым победам. Но нельзя исключать и того, что в скором времени мы могли начать наблюдать падение звезды и расставание с этой легендой.
Уже позднее от разных людей, из газетных публикаций я узнал о последних неделях и днях жизни своего товарища по команде. Узнал о его страшном и уникальном диагнозе — саркоме сердца, в результате которой метастазы раздули Сашкин «мотор» до размеров баскетбольного мяча. Узнал, как до последнего пытался биться за своего умирающего любимого ученика Владимир Петрович Кондрашин. Как печально, тихо, без пафоса уходил Сашка. Как трогательно благодарил за заботу считанных по пальцам оставшихся с ним до его последнего дня людей, как искренне извинялся перед ними за причиняемые им неудобства.
Мне кажется, приближающаяся смерть смела с Сашкиной сущности все наносное, пустое, лишнее, что мешало ему жить. От красавчика, баловня судьбы, любимца публики, клоуна и незадачливого бизнесмена не осталось и следа. Он стал напоследок только тем, кем он был и оставался в глубине себя всегда. Тем, что делало его уникальным спортсменом, настоящим товарищем, кумиром миллионов людей. Очень тонким, очень пронзительным, очень правильным человеком. Как жаль, что это произошло при таких обстоятельствах и в сочетании с таким непоправимым концом.
Вернувшись из Манилы, я не поехал на могилу А. Белова. Не было и ее коллективного посещения спортсменами и руководством сборной, по крайней мере, мне об этом не известно. Позднее я несколько раз бывал на Северном кладбище — уже когда приезжал в Петербург на турнир Сашкиной памяти, во время которого посещение его могилы было своего рода обязательным мероприятием. Возможно, вы посчитаете меня черствым человеком. Но для меня память о Сашке — именно в том цельном, живом варианте, о котором я говорил, — гораздо важнее оградки на кладбище, бронзовых барельефов и пары пластмассовых венков.
Эта память навсегда сохранится в моем сердце вместе с памятью о самом важном в моей жизни дне — 10 сентября 1972 года, когда мы вместе в мюнхенском «Баскетболхалле» одержали одну из величайших в истории советского спорта и одну из самых знаменитых в мировом баскетболе побед — в финале баскетбольного турнира Игр ХХ летней Олимпиады.
Глава 14
ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ
Зрелость
К мюнхенской Олимпиаде я подошел зрелым мастером. У меня за плечами было семь сезонов в профессиональном баскетболе, включая пять международных. Я обрел полную психологическую устойчивость. Главным игровым достоинством была моя способность взять на себя игру в ключевые моменты, когда решается судьба противостояния команд. Эта способность не раз проверялась на деле и срабатывала.
Мой подход к игре в баскетбол был в полной мере новаторским. Это, скорее всего, и было основой успеха. Знаменитый бросок в прыжке, успевший стать моим фирменным стилем, был в то время общепринятой доминантой лишь в NBA, даже в американском студенческом баскетболе им владели немногие. В Европе же он и вовсе был редчайшей практикой.
Однако к тому времени баскетбол успел превратиться для меня в нечто большее, чем просто игра, в которой я добиваюсь определенного успеха. Во что именно — я попытаюсь сейчас объяснить.
Ветер перемен
Как я уже сказал, в 60-е годы с точки зрения технического арсенала баскетбол в Европе был все еще достаточно консервативен. Во время игры больше половины очков набирались в проходах, остальные — бросками из-под щита с одной ноги, полукрюком, со «стояка». Сейчас в это уже с трудом верится, но только в 57-м году, в рамках спортивной программы Всемирного фестиваля молодежи и студентов впервые было введено правило 3 секунд, ограничившее время пребывания под щитом соперника. Ранее отсутствие такого правила давало неоспоримое преимущество «большим». Наш гигант Ахтаев
[29], например, в те благословенные времена мог просто простоять всю игру, облокотившись о щит соперника и забивая мяч за мячом.
Тогда же впервые был запрещен прыжок с мячом — тоже трудно поверить, но до этого после прыжка можно было продолжать атаку кольца соперника. Разумеется, эти нововведения усложнили игру в нападении и повысили зрелищность матчей, хотя и сократили их результативность. В моей спортивной судьбе это сыграло особую роль. Повышение шансов защиты против нападения отодвинуло линию обстрела кольца на более удаленную дистанцию, и это стало своеобразной революцией в баскетболе. Это дало шансы «маленьким» против «больших», вызвало к жизни новые технические аспекты подготовки баскетболистов. Тогда — примерно с 58-го — заговорили о так называемом «броске в прыжке».
