Бормашина умолкает, и вскоре ее хозяин возвращается ко мне в приемную.
— Итак, чем могу служить? — нараспев спрашивает он.
— Расскажите, пожалуйста, как Ваш отец попал в Египет.
— В 1922 году он уехал из Латвии, жить там стало невозможно. Сначала подался в Палестину. Но прожил там всего шесть месяцев. Отцу там не понравилось, и он переехал в Каир. Здесь его приняли хорошо, и он остался.
Местный народец очень хороший, — добавляет, улыбаясь, доктор Бромберг.
Так, значит, отец его бежал вовсе не от советской власти! Ведь с 1920 года в Латвии установилась буржуазная республика.
— Отец сказал себе: «Буду до самой смерти жить в Каире», — продолжает доктор Бромберг. — Тут он и умер в 1962 году, в возрасте 76 лет.
Разговор так и идет по-русски, но временами доктор вставляет французские, английские или арабские слова.
— Дома у Вас разговаривали по-русски?
— Да, пока отец был жив — и еще по-французски. Школу я кончал французскую. Мои дочери русского уже не знают.
— Я сколько у Вас их?
— Четверо. Все замужем, все живут за границей. Двое — в Америке, одна — во Франции и еще одна — в Италии. Жена туда ездит к ним, а я нет. Я доволен жизнью здесь. Хорошие люди, хороший климат.
— А Ваша жена, она говорит по-русски?
— Немного. Когда в 40-х годах открылось советское посольство, все приходили лечиться к нам. И так тридцать лет. Временами даже некогда было принимать местных, — и неожиданно добавляет по-английски: — Мои лучшие годы я провел с русскими. Ну а жена помогала мне.
— Сколько у Вас внуков?
— Несколько, — отвечает доктор Бромберг. Потом долго считает в уме, шевеля губами, и уточняет; — Четырнадцать. — Но видно, что внуки его мало волнуют. Иных, наверно, он никогда и не видел.
В приемную входит пожилая, но моложавая женщина с крашенными под блондинку волосами. Вероятно, в юности она была хороша собой.
— Моя жена, — представляет Бромберг. Разговор продолжаем уже втроем.
— А не ходят ли к Вам русские эмигранты?
— Когда-то ходили, но уже несколько лет не видел ни одного. Они ведь старые уже, жили в русской богадельне в Гелиополисе.
— И что, богадельня существует и сейчас?
— Наверно, — говорит жена. — Это недалеко от кинотеатра «Рокси». Чуть вперед по улице — и справа. Она так и называется — «Русская богадельня».
— А Олег Волков бывал у Вас?
— Да, конечно! Это очень образованный человек! Вот он и есть председатель русского землячества.
— Боюсь, что Волкова уже нет в живых. Во всяком случае, в Гелиополисе распродается его библиотека.
— Вот как? — Помолчали.
— Кто же может рассказать мне о русских эмигрантах?
— Мадам Рабаб, — уверенно говорит жена Бромберга. — Она отвечает за русских в представительстве Комитета ООН по делам беженцев в Гарден-сити.
— У нас же нет паспортов, — добавляет доктор. — Только «лессе-пассе», удостоверения личности. Каждые десять лет продлеваем вид на жительство. Правда, без всяких проблем. Знаете, я считаю себя египтянином, хотя и не являюсь гражданином этой страны.
Я прощаюсь с супругами Бромберг.
— Вам надо бы заняться протезированием, — говорит на дорогу доктор. — Приходите как-нибудь ко мне, с Вас, русского, я возьму недорого.
Я обещаю, хотя и знаю заранее, что по стоматологическим делам никогда не приду в эту клинику. Мне симпатичен доктор Бромберг, но обшарпанный вид его квартиры не внушает мне доверия.
Через несколько дней вновь отправляюсь в Гелиополис. За кинотеатром «Рокси» расспрашиваю привратников о «Русской богадельне». Мне показывают какой-то дом престарелых, однако никто из его обитателей ничего не слышал ни о каких русских. Но мадам Рабаб, она-то должна знать!
Теперь мой путь — в Гарден-сити. Эта когда-то тихая аристократическая окраина Каира, примыкающая к Нилу, оказалась сегодня почти в центре города. Разыскиваю дом номер 8 по улице Дар аш-шифа, где находится представительство Комитета ООН по делам беженцев. Но мне не везет. Мадам Рабаб нет на месте, уехала по делам. Приезжаю через неделю — опять неудача: заболела. И лишь в третий приезд застаю ее.
Немолодая египтянка принимает меня любезно, но суховато.
— Русских эмигрантов в Египте больше нет, — говорит она. — Клуб продали в 1981 году. «Русская богадельня», она была в Гелиополисе, в доме номер 12 по улице Абу-Симбел, опустела и передана вместе с церковью грекам. Недавно в Каире умер последний из эмигрантов — Олег Волков…
Мне лишь остается поблагодарить мадам Рабаб за былую заботу о соотечественниках.
Глава 12
«На чужбине»
Свет луны и звезд мерцанье.
Стройных пальм ряды.
Ночи дивное дыханье —
Рощи и сады.
Тишина во всей природе —
Мил, прекрасен свет.
И не верится невзгоде
И в возможность бед…
Но печаль и испытанья
Всюду в этот час.
И напрасны упованья —
Не утешить нас.
Долго будем, знать волненья
Мы в груди своей
И болеть из сожаленья
За судьбу людей…
Тяжело в цепях недуга
Жить в чужом краю:
Без участья брата, друга
Строить жизнь свою…
Тяжело… А в небе ясном
Тот же яркий свет,
И вокруг все так прекрасно,
Будто скорби нет.
Нехитрое по форме, но очень искреннее, это стихотворение написано русским эмигрантом Г. З. Денисовым в лагере беженцев Сиди Бишр в ноябре 1921 года. Напечатано оно было в январском номере журнала «На чужбине» за 1922 год, издававшегося в Сиди Бишре. Номер этот попал ко мне совершенно случайно, в Александрии. Не удивлюсь, если это вообще единственный сохранившийся экземпляр данного номера. Ибо, скажем, первые шесть номеров «На чужбине» вышли общим тиражом всего в 718 экземпляров.
Напечатан журнал на машинке через один интервал и размножен на гектографе. Работа, конечно, кустарная, да что было делать? Русские шрифты в александрийских типографиях отсутствовали. Да и дорого издавать «по-настоящему». А издавать надо было. Журнал объединил вокруг себя соотечественников, он поддерживал их, давал ощущение связи с родной культурой, да и полезную информацию о Египте, которую не все могли почерпнуть из местных изданий хотя бы по причине языкового барьера. Но мне интереснее других показались те из 48 страниц журнала, где рассказывается о жизни русских эмигрантов в Египте. Хочу и тебя, дорогой читатель, познакомить с некоторыми материалами на эту тему. Начнем со статьи «Александрийские сигаретчики».
