Но Гумилеву новая квартира очень понравилась. Центр города, рядом музей Достоевского, а неподалеку дом, в котором жил Чернышевский. Поэтому Гумилев говорил, что живет теперь между двумя каторжниками, а саму Большую Московскую называл «улицей трех каторжников».
Старым друзьям в новом доме места не нашлось.
В первой половине восьмидесятых сменилось окружение Гумилева. Он расстался почти со всеми прежними друзьями. Многих просто не стало. В 1968-м умер Савицкий, в 1969-м – Руденко, в 1971-м – Гуковский. В 1972-м скончался Артамонов: профессор умер прямо за письменным столом, работая над новой статьей.
Но многие старые друзья были живы и здоровы, однако Гумилев потерял к ним интерес, как говорят, не без влияния Натальи Викторовны: «Московская дама, художница, которую он привез из Москвы, сразу начала ревниво отстранять меня от дома», — вспоминал Гелиан Прохоров.
Инна Мееровна поддержала мужа: «Поменяв его быт и стиль, жена поменяла и всё его окружение. Был "сдан в утиль" даже преданнейший и беззащитный Вася Абросов, старый друг… бескорыстно отдавший ему в пользование свой талант и мысли, отказавшийся ради него от собственной научной карьеры».
Разрыв с Абросовым – одна из самых темных страниц в биографии Гумилева. Они дружили уже четверть века. Без помощи Абросова не было бы «Открытия Хазарии» и статей по исторической географии. Без Абросова Гумилев вряд ли стал бы географом и не навел бы «мост между науками». Наконец, без этих блестящих историко-географических успехов Гумилев не получил бы места в НИИ экономической географии. Значит, и своей работой Гумилев во многом обязан бескорыстному, умному и доброму другу Васе.
Гумилев Абросова очень ценил, ставил его выше всех друзей и знакомых: «Это мой единственный друг, не покидавший меня в беде».
Абросов часто гостил у Гумилева на Московском проспекте, даже готовил, помогал вести хозяйство, несмотря на свою инвалидность. Когда Абросов как-то не смог приехать в Ленинград из-за охоты на кабанов, Гумилев в шутку пенял ему: «Очень жаль, что ты предпочел диких свиней культурному льву». Гумилев всегда был рад видеть друга Васю: «Помни и знай: мой дом – твой дом, и все, что я могу, для тебя – сделаю».
31 июля 1967-го, то есть уже после женитьбы, Гумилев написал завещание на имя Абросова и попросил: «Когда умру – поставь мне пристойный памятник».
Но уже в 1968-м Лев Николаевич все реже писал Абросову в Великие Луки. Друг Вася еще приезжал в гости, но потом, видимо, понял: он здесь лишний. За весь 1969 год Абросов получил от Гумилева только два письма, затем наступил перерыв. Последнее письмо Гумилева к Абросову, сугубо деловое и очень короткое, датировано 30 мая 1973 года. А что было потом?
«С Абросовым у нас сложились прохладные отношения… видимо, из-за его склероза», — писала Наталья Викторовна Оресту Высотскому.
Что за ерунда, при чем тут склероз и страдал ли им Абросов? В семидесятые годы Абросов работал ихтиологом, в свободное время писал научные работы. У него стали выходить не только статьи, но и монографии. Орест Высотский и Гелиан Прохоров продолжали переписываться с Абросовым, никакой склероз почемуто не мешал переписке. Нет, тут дело в чем-то другом.
Переезжая на новую квартиру, Гумилев даже не сообщил Абросову нового адреса. Когда Абросов все-таки узнал адрес и по слал Гумилеву поздравление с именинами, тот не ответил. Так и оборвалась связь между ними. Абросов однажды позвонил Гумилеву. Вопреки обыкновению, трубку взяла не Наталья Викторовна, а сам Гумилев. Абросов спросил: «Когда к Львам можно зайти?» В ответ Василий Никифорович услышал: «Меня нет дома. Я умер». Лев Николаевич повесил трубку.
Хуже того, в декабре 1984-го, возобновляя переписку с Орестом Высотским, Гумилев напомнил брату две его провинности: не ответил на письмо Натальи Викторовны и вел переписку с «Васькой, который одурел от склероза».
Вася не возмущался, не сопротивлялся, он только горько сожалел, вспоминая прежние, как теперь казалось, счастливые дни: «Я считаю, что Н.В. как баба сделала огромную ошибку, отделив Л.Н. от всего старого окружения. <…> Зачем ей было становиться между ним и нами? <…> Как всё раньше было хорошо!»
Но потом Абросов, видимо, пересмотрел свои взгляды на старого друга и, сопоставив факты, пришел к выводу и вовсе грустному. Он писал Оресту Высотскому: «Я так же, как и Вы, удивляюсь перерождению души у Вашего брата. <…> Сначала Ваш брат забыл тетушку, которая его кормила и учила в Бежецке, затем порвал связи с матерью, единственным братом, со мною… и со всеми старыми знакомыми».
В семидесятые расстроились отношения Гумилева и с Орестом Высотским после того, как тот не ответил на письмо Натальи Викторовны. «Мы, естественно, решили, что общаться с нами ты не хочешь. Ну и не надо!» – писала Высотскому обиженная Симоновская-Гумилева.
Но в середине восьмидесятых переписка братьев возобновилась. Лев Николаевич ценил родственные связи выше дружеских, поэтому решил восстановить отношения с Орестом Николаевичем: «Ты наверняка думал, что я – свинья, но это было ошибочно. Я по-прежнему твой брат Лев».
С друзьями Гумилев не был так сентиментален. Наталья Викторовна, вероятно, только выполняла желания мужа, быть может, и не высказанные прямо. Заниматься дальше гетерохронностью увлажнения евразийских степей Гумилев не собирался, ему казалось, что задача решена, а значит, не стало потребности и в сотрудничестве с Абросовым. К тому же «друг Вася» слишком много знал о прошлом Гумилева и мог бы – не по злому умыслу, но по неосторожности – разрушить величественный мифологический образ великого Гумилева. Не случайно же Лев Николаевич помещал себя между Достоевским и Чернышевским, это ведь была не только шутка. А «большой, доброжелательный, совершенно не светский однорукий Вася… никак не вписывался в новый спектакль», — заметила Инна Прохорова.
Но и задолго до брака с Натальей Симоновской Гумилев позабыл о Сверчковой, разругался с Хваном, поссорился с Николаем Козыревым. История этого разрыва тоже не вполне ясна. Еще в 1957-м Гумилев радовался, что живет неподалеку от своего товарища по Норильлагу, а в 1958-м они совершенно разошлись. В июне 1961-го Гумилев и Козырев встретились на улице, Козырев пригласил старого друга в гости, но Лев Николаевич дал понять: «восстановление отношений нецелесообразно».
После женитьбы Гумилев расстался и с Татьяной Крюковой, которая еще весной 1967-го вычитывала корректуру «Древних тюрков».
Оборвались и отношения с Эммой Герштейн, так твердо отстаивавшей права Гумилева на архив Ахматовой. В отличие от безответного «друга Васи» и скромной Татьяны Крюковой Эмма Григорьевна решилась напомнить о себе и своих заслугах и попрекнуть забывчивого друга: «Лева, а Лева! <…> Если я посылала Вам книги, карты и все, что нужно, чтобы Вы могли работать над своими "Хунну", если Ваша рукопись, благодаря мне, уже была прочитана крупнейшими специалистами, пока Вы работали в сапожной мастерской или таскали опилки… то я имею право на ознакомление с Вашими дальнейшими трудами. Покупать же, следить за выходом Ваших книг или брать их в библиотеке – я не буду принципиально (здесь и далее подчеркнуто Эммой Герштейн. – С.Б.). Итак, не скупитесь – пришлите мне Вашу последнюю книгу и неплохо бы и предыдущие – толстые и дорогие!»
