— Ты меня не знаешь, но я знакома с Евгением и Аленой. Меня Ника зовут, и я обещала Евгению тебя навестить, а его мы с Семенычем пинками отсюда днем выгнали, он больше суток не спал, торчал под дверью палаты и голову пеплом посыпал. Ты пить хочешь? Я сока притащила. Семеныч говорит, тебе можно разбавленный. Так мы надавили яблочного сока и развели водой, сейчас я тебя напою.
Вика молча смотрела на незнакомку. Какая-то Ника, торопливая болтовня громким шепотом, возня и шелест пакета, блестящий термос. Все это мешает, и женщина эта не к месту, потому что нужно сосредоточиться на том, чтобы перестать быть, а бульканье сока не дает.
— Если я приподниму немного кровать, ничего? — Ника прикидывает, как напоить больную. — Тебе не будет больно?
«Вся моя жизнь — боль. — Вика смотрит на стакан в руках посетительницы. — Какая странная вещь — на весах вечность и стакан сока, и я отодвигаю вечность ради того, чтобы напиться крови несчастных яблок. Глупость какая-то».
— Погоди, я немного подниму…
Кровать пришла в движение, плавно приподнимая Вику, она оказалась в полусидячем положении. Как ни странно, душный жар немного схлынул, и, когда Ника поднесла к ее губам соломинку, торчащую из стакана, Вика смогла попить. Прохладный кисловатый сок освежил ее и погасил жажду.
— Спасибо.
— На здоровье. — Ника уселась на стул и уходить, судя по всему, не собиралась. — Семеныч меня, конечно, скоро выгонит, но пока посижу с тобой. Ты здесь уже третий день, знаешь?
Третий день.
Вика попыталась вспомнить, что было вчера, но вчера для нее — это поездка в Александровск в полицейской машине, это кабинет, где двое пьяных парней, для проформы что-то спросив, принялись деловито избивать ее, словно выполняли какую-то нужную работу. А потом солнце ударило в лицо, и остались только квадратные горячие плитки тротуара, по которому она старалась идти ровно, превозмогая ужасную боль в боку.
Никакого другого «вчера» Вика не помнит, какой там третий день.
— Семеныч говорит, что ты в порядке. Ну, будешь в порядке. — Ника с жалостью смотрит на забинтованное тело Вики. — Завтра приедет пластический хирург, обещает привести в порядок то, что повредили, когда… Ты не переживай, будешь как новая. Этот дядька как-то и мне делал операцию, ни следа не осталось. А мне тогда досталось — ну, пусть не так, как тебе, но тоже сильно, моя сестра наняла бандитов, чтобы те меня избили.
— Сестры часто бывают проблемой.
Ника даже вздрогнула, она не ожидала, что Виктория станет что-то говорить, но та, видимо, решила поддержать разговор, и Ника боялась сделать неверный шаг, чтобы девушка снова не закрылась.
— Проблема с сестрой всегда означает проблемы с родителями. — Ника покачала головой. — Мой отец так в семье поставил, что я была меньше, чем никто. В четырнадцать лет я уехала жить к бабушке, и это было огромное счастье. Многим ехать оказывается некуда, вот они и маются с родней.
Вика кивнула — бабушка Люба умерла, когда она, Вика, перешла на четвертый курс университета. Она в последние годы сдала и очень болела, присутствие внучки рядом было весьма кстати, но когда бабушки не стало, для Вики наступили тяжелые времена. Бабушка была тем человеком, с которым можно было поделиться всем и в чьей любви Вика всегда была уверена. А родители… С отцом еще хоть как-то можно было разговаривать, а для матери существовала только Дарина. Младшая дочь продолжила ее спортивные устремления, достигла того, чего не достигла мать, и на нее были направлены все надежды, все мысли и душевные силы матери.
А потом вообще все рухнуло, и даже бабушке ничего нельзя было рассказать, это убило бы ее.
— Когда меня отсюда отпустят?
— Вика, ты что! — Ника округлила глаза. — Какое там отпустят, ты в реанимации!
— Цветы…
Ника фыркнула — ну, конечно, все эти любители цветов одинаковые, помирать будут, а о своих цветах не могут не переживать.
— Моя подруга Ровена приезжает каждый день в твой сад. — Ника снова налила сока в стакан. — Она такая же сумасшедшая цветочница, как и ты, и цветам твоим с ней не жизнь, а малина. Кстати, о малине. Ты не сердись, но мы ее снимаем и варим варенье. И варенья этого уже очень много, но малины тоже много, и осыпаться мы ей не можем позволить. Мы заплатим за нее, конечно же.
— Глупости…
— Ничего не глупости. Вот, попей еще. Там скандал до небес стоит. — Ника злорадно ухмыльнулась. — Этих двоих, которые тебя допрашивали, посадили в тюрьму. Нашли также тех, кто напал на тебя возле полицейского участка, тоже все сидят. Пашка говорит, их будут судить за организацию убийства. А мы наняли для тебя отличного адвоката и сейчас подняли старое дело, по которому тебя осудили. Там нашли кучу подтасовок и всякого. Ты же не знаешь нашего Пашку! Уж если он взялся, то выяснит, что случилось. Ой, идет Семеныч. Допивай, и я кровать опущу обратно, а то он ругаться будет. Ты выздоравливай и ни о чем не думай, мы все тебе поможем, и я…
— Нет! — Вика заметно занервничала, и кривая на мониторе зачастила. — Послушай, не надо ничего, пусть оставят все как есть. Ты не понимаешь…
— Что, Вика? Просто скажи мне.
Но запищал какой-то прибор, и в бокс прибежала медсестра.
— Иди, Ника, увидит Круглов — не сносить мне головы.
Погладив руку больной, Ника покинула бокс.
Ей нужно было срочно поговорить с Павлом, и она набрала его номер.
* * *
— Значит, Ладыжников участвовал в этом деле с самого начала. — Бережной листал отчет Реутова. — Но чем ему помешала Виктория, к которой он относился всегда очень тепло и даже по-родственному? Если он поспособствовал ее осуждению, влиял на следствие, а Вика до сих пор не хочет нового расследования, это означает одно: она знает, кто убил ее сестру, и знает, что за ее приговором стоит Ладыжников. И она его боится.
— Но вряд ли она боится за себя. — Реутов нахмурился. — Но за кого? Чем таким пригрозил ей Ладыжников? И вместо кого Виктория получила срок?
— Нам это обязательно нужно выяснить, Денис Петрович. — Бережной устало потер переносицу. — Я хочу, чтоб вы работали вместе с Олешко… Я знаю, что он тебе не нравится, но я навел о нем справки, и все в один голос твердят, что человек он надежный и в высшей степени полезный для следствия.
— Могу себе представить…
— То-то, что не можешь. — Бережной вздохнул. — А главное, что мы не можем привлечь к этому делу много людей — все та же проблема с доверием. И если к делу каким-то образом причастен Ладыжников, то он не из тех, кто будет стоять и смотреть, как мы разваливаем то, что он строил.
— И сотворить при этом он может что угодно, и мы ничего не докажем. — Реутов заметно сердился. — Посадить этого мерзавца никак. Все, что мы о нем знаем, — на уровне слухов. И он в любом случае сам ничего не сделает, даже если возьмем исполнителя, тот будет молчать, и у него тут же появится ушлый дорогой адвокат. Нет, если мы хотим раскрутить это дело, нужно действовать тихо, в режиме строгой секретности.
