Вот только Гамлета из него не вышло, эта роль требовала от актера совершенно иной эмоциональной наполненности, и такой наполненности в Игоре не было, он не понимал пьесу и роль играть не мог. Но это была ерунда — Гамлет, тем более что Леночка играла там Офелию. Они жили в квартире, которую выделил им город, квартира была небольшая, но своя.
Пока вдруг Леночка не сказала, что хочет развода, потому что любит Гамлета, трагического и непонятого Костю Рябинкина, любит и хочет быть с ним, и квартиру нужно разменять на две коммунальные.
— И вдруг она взяла и погибла. — Павел читал строчки дела. — Несчастный случай после спектакля, ударило током в гримерке, что-то там замкнуло, когда она хотела включить фен. Очень удобно, да. Тебе остались звучная фамилия, квартира, свобода и трагический флер скорбящего вдовца, выжившего Ромео, на которого барышни слетались, как мухи на варенье, чтобы утешить. Ты перешел работать в Театр молодежи, где тебя толком не знали, и преуспел. Очень удобно умирают все твои дамы, Игорек. И отчего это старый режиссер выстрелил в жену, а не в тебя? Ведь, по идее, убивают всегда и неверную жену, и любовника. И никто не усомнился, старик и правда был известен как патологический ревнивец, он и первую жену ревностью изводил, вот ты и выскочил. Но я-то знаю, что ты вполне мог сам все это устроить. Нам с тобой пора побеседовать, Ромео.
Павел рассматривал фотографии на мониторе. Вот Дарина — бесцветная, надутая, волосы подняты на макушку, тело бесполое, изогнуто самым немыслимым образом. Это какая-то тренировка, потому что для выступлений она накладывала на лицо макияж, очень яркий, жюри должно видеть и лицо гимнастки.
— Вообще не похожа ты на свою фигуристую сестру-красотку. То-то ты бесилась, девонька.
Павел увеличил фотографию Никиты. Те же черты, что и у сестры, но парень весьма симпатичный. Невысокий, поджарый, он отлично играет до сих пор, и хотя скандалы преследуют его, талант у парня есть, не отнять.
— Неужели ты спал со своей сестрой, больной ублюдок? — Павел покачал головой. — А ведь я выясню, имей в виду, и если ты к чему-то в этом деле причастен, пеняй на себя.
Фотографий Игоря Осмеловского в Интернете множество. И даже статья, где говорится, что Игорь сыграет в каком-то историческом сериале у молодого режиссера. Ну да, старые грехи забыты, и даже подтяжку сделал, стервец, чтоб выглядеть моложе.
— Тебя даже пытать не надо, просто пригрозить изрезать вывеску, и ты все мне расскажешь. Но сцену я оформлю интересно, тебе понравится.
Посмеиваясь, Павел поднялся и отправился по коридору в дальнюю комнату, где звукоизоляция полнейшая. Ему нужно приготовить ее для совершенно особого гостя.
* * *
Вика спала и не спала. Как назвать это состояние, когда тело дремлет, но голова продолжает генерировать контент, Вика не знала, да и не важно. Она слышала звуки извне, чувствовала вибрации аппаратуры, и было бы лучше, если бы ощущала запахи, но ее нос после операции был закрыт специальной повязкой.
Острая боль уже отступила, оставив после себя жуткие воспоминания, послеоперационные отеки понемногу сходили — пластический хирург, привезенный Панфиловым, потрудился над ее лицом и обещал, что оно будет как прежде и даже лучше. Вика впервые ощутила что-то вроде любопытства — интересно, что сделал с ней этот маленький проворный человек с внимательными светлыми глазами. Она ничего ему не сказала, говорил большей частью он, но с ним ей было уютнее, чем с громогласным доктором Кругловым, которого все называли Семеныч. И когда он приходил, чтобы осмотреть ее, Вика отчего-то ужасно смущалась.
Но Семенычу ее терзания были до лампочки. Он входил в палату в сопровождении свиты из ординаторов и медсестер, и от него ничего нельзя было скрыть. Он щупал, давил, стучал пальцами, осматривал, скептически оттопырив нижнюю губу, он поворачивал Вику и так, и эдак, а она думала о том, что у нее немытые волосы и руки требуют маникюра. И, конечно же, это хорошо, что Женька принес ей немыслимой красоты пижаму, но в такой изысканной штуке она, Вика, сейчас выглядит еще более неуместной.
Но большей частью Вика все-таки спала. Ей снились какие-то непонятные события, которые уже как бы произошли, но ничего такого не происходило. Снился дом и цветы, и сверчки тоже стрекотали в ее снах, стоило только задремать. Она спала, словно выполняла норму по сну, ощущала чье-то присутствие, а проснуться не было сил. Открыв глаза, она всегда видела либо Назарова, либо Алену. Иногда приходила красивая женщина с удивительным именем Ровена — ее монологи касались цветов. Она рассказывала Вике, кого и куда она пересадила и почему так сделала, предлагала меняться клубнями георгинов и спрашивала насчет тюльпанов. Вика даже что-то ей отвечала, но чаще она просто спала или делала вид, что спит — говорить было не о чем. Какие-то незнакомые люди хозяйничали в ее доме и ухаживали за огородом и цветами, и это было очень странно. В голове у Вики ситуация вообще никак не варилась, и она решила не думать о том, что происходит за пределами больницы. Ее тело восстанавливалось, но она до сих пор не решила, рада ли этому.
Она несколько раз пробовала проделать то, что проделала в полиции — оторваться от тела и взлететь, но похоже, что Семеныч крепко пришил ее душу к этому телу, и все попытки из него улизнуть не увенчались успехом.
Мысли Вики медленно ворочались в голове — она вспоминала отчего-то, как бабушка Люба привозила ей в больницу эклеры. Вика была маленькая, ей сделали операцию на сердце, но отец был на чемпионате, а близнецы только родились, и мать была ими полностью поглощена, и потому в больнице трехлетняя Вика лежала одна. А напротив лежала девочка с совершенно белыми губами. Ее мама не отходила от дочки ни на шаг, но девочка безучастно смотрела в потолок и, казалось, ничего вокруг себя не видела. И ее мама тоже ничего вокруг не видела, кроме своей дочки, просто не хотела замечать, и когда девочку увозили на перевязку, она принималась перестилать ее кровать, а все белье бросала прямо на Вику. И одеяло, и подушку — так, словно соседняя кровать была пуста.
Однажды это увидел пожилой доктор — худой, с тонким носом и внимательными глазами. И сильно разозлился на эту женщину, яростно что-то говорил ей, и она виновато смотрела на него глазами только что проснувшегося человека. А вечером приехала бабушка Люба и привезла Вике эклеры, от одного вида которых Вику затошнило.
Та давняя история, пережитые тогда страх, и боль, и одиночество — оказывается, все это оставалось с ней и снова всплыло. И хотя никто не бросает на нее подушки и одеяла, и хотя Женька приходит каждый день, и не только Женька, — она пленница в этой больнице, в этом теле, на этой планете. И никуда не уйти, и уйти некуда.
— Эй!
Вика открыла глаза. У ее кровати стоял Павел, и Вика сжалась — этот человек отчего-то пугал ее. Слишком внимательно смотрят его карие глаза. Совсем не такие, как у Женьки. Холодные, изучающие, и человек этот приходит отчего-то в самые трудные часы, когда жаркая тьма наваливается со всех сторон. И хотя Вика немного боится его, но всегда ждет, потому что ночью приходят боль и страшные сны, и ей не хочется быть одной.
