Вика смотрит на вошедшего и думает о том, что малина, наверное, вся осыпалась. Хоть Ника и говорит, что собирали ее, а толку… Нет, все-таки осыпалась. А даже если и не осыпалась, они варят из нее тысячу раз никому не нужное варенье, а наливку из варенья не сделаешь.
«Ничего, пойдут сливы, сделаю сливовую. — Вика думает о предстоящих хозяйственных хлопотах как о чем-то обычном. — И надо бы кур завести, что ли».
Вика не смотрит на Павла, его взгляд смущает ее.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Лунная Девочка.
Он отчего-то так ее называет, и прозвище вроде бы не обидное, но у него звучит с оттенком насмешки. А Вика умеет услышать насмешку, она все умеет слышать.
— Не знаешь.
— Знаю. — Павел ухмыльнулся. — Ты думаешь о том, что у тебя немытая голова и ногти в заусеницах. И о том, что вот хорошо бы уйти отсюда, хлопнув дверью. И чтоб тебя все оставили в покое. А еще ты думаешь о своих цветах, причем думаешь гораздо больше, чем о своем плачевном положении. И когда ты отсюда выйдешь, я подарю тебе кота.
— Нет, я…
— Такая утонченная натура, как ты, должна любить котов. — Павел подмигнул. — Кот тебя удержит на планете куда лучше, чем цветы. Ну что, угадал?
— Пальцем в небо.
— Это неспортивно. — Павел добродушно улыбнулся. — Угадал ведь.
— Не все.
— Ну что ж, что не все. — Павел рассматривает Вику, словно впервые видит. — У меня есть к тебе очень личный вопрос. Вернее, у меня целый ворох личных вопросов, но этот самый животрепещущий. Скажи на милость, как ты могла связаться с Осмеловским? Ведь ничтожный мужик, только и радости, что смазливая морда, но внутри он пустой, как кувшин в Помпеях. Как вышло, что вы с ним оказались любовниками? Это после Назарова-то!
— Назаров тоже монахом не жил, женился на этой тощей наркоманке. — Вика сердито прищурилась. — Так я что, должна была до старости по нему слезы лить, завернувшись во власяницу? Только и работы мне было — рассматривать его фотки то с брачной церемонии, то с медового месяца, то еще откуда-то!
— Огрызается еще! — Павел рассмеялся. — Полуживая валяется — и огрызается! Ну-ну… Но все-таки — почему Осмеловский?
— А почему нет? — Вика презрительно поморщилась. — Один из ведущих актеров, красавец, весьма неглуп в своем роде, и актер хоть и не гениальный, но трудолюбивый и способный.
— А самое главное, им очень просто было манипулировать, — добавил Павел. — Ты использовала его, не столько для того, чтоб утереть нос Назарову, сколько для того, чтобы позлить свою младшую сестру, а может, и не только ее. Ну и смотрелись вы вместе отлично, я признаю. Но зачем нужно было переоформлять на него собственность? Оформила бы на Алену.
— Алена не хотела, ей и деревенского дома за глаза хватило. Они тогда только начали бизнес, взяли кредит, Алена боялась, что если дело вдруг не пойдет, банк оттягает квартиру за ее долги, а она себе этого никогда бы не смогла простить. И даже дом — это только мы говорим, что он был на Алену переоформлен, а на самом деле на ее мать, тетю Лиду. Просто чужим этого знать не надо было. — Вика вздохнула. — Я же, когда поняла, куда оно все клонится, не хотела оставлять ничего, что могли бы отсудить мои родители. А теперь оно уже и не нужно — все это. Что я стану делать со своей городской квартирой? Жить в ней уже никак.
— Он убил свою жену, и бывшую любовницу, и ее мужа. — Павел прошелся по палате, выглянул в окно. — Сам мне рассказывал, размазывая сопли.
— Да? Ну, он мог, конечно, если речь шла о деньгах или карьере. — Вика нажала на кнопку, и кровать приподняла ее в полусидячее положение. — Но мне плевать, честно. Ты собираешься на него заявить?
— Нет, — Павел снова уселся на стул. — Много времени прошло, доказательств нет. Я могу его заставить пойти и явку с повинной написать, но не стану. Обе тетки, по сути, тоже его в полный рост использовали, особо не стесняясь, а в таком деле кто в пищевой цепочке выше, тот и прав. К тому же эти убийства меня не касаются. Ну, убил и убил, так уж получилось. Я философски отношусь к подобным вещам, и справедливость меня тревожит только в случаях, когда я ощущаю необходимость ее восстановить, так что деяния этого парня в отношении его бывших любовниц — только его проблема, ему же с этим жить и умирать.
— Я тоже была его любовницей.
— И если бы он убил тебя — ну, убил, что ж. — Павел скорчил глумливую гримасу. — Но он сделал нечто худшее, он помог тебя подставить, а потом пиарился на этом, получил массу рекламы и прочих ништяков, не говоря уже об имуществе. А это уже затрагивает мое понимание справедливости.
— Тогда зачем ты мне это рассказываешь?
— Я для того тебе это рассказываю, чтобы ты понимала: не все, что я узнаю, я предаю огласке. Многое из того, что становится мне известно, я вообще нигде не свечу, а просто использую как некую иллюстрацию для понимания того или иного гражданина. Вопрос второй: ты ушла из дома, после того как узнала, что у твоих брата и сестры были отношения совершенно не братские? Да или нет?
— Это совершенно не твое дело!
— Считай, что теперь мое. Так как?
— Никак.
— Я так и думал. — Павел вздохнул. — Тогда я расскажу тебе, как я это вижу — на основании фактов и фактиков, которые стали мне известны. Итак: когда тебе было восемнадцать, ты вдруг узнала, что твои брат и сестра спят вместе, и не просто спят. Возможно, ты это случайно увидела. И хуже всего, что родители об этом знали давно, не знала только ты. Думаю, ты попыталась поговорить с родителями, а они отморозились и сделали еще тебя виноватой, да? Ну, я же вижу, что так оно и есть. И ты никому ничего не рассказала, просто уехала в Привольное к бабушке и оттуда каталась в институт и обратно — благо есть прямой автобус и хороший график движения. Твоя карьера на местном телевидении пошла в гору, и в двадцать лет ты получила шанс — собственную программу. А через год рассталась с Назаровым. Он уехал, а за тобой начал ухаживать Осмеловский. Ты как раз была в том возрасте, что ему нравится. И ты решилась — да черт с ним, утру нос Назарову. Но ты не ожидала, что на Осмеловского имели виды и другие дамы, в том числе и твоя сестра. Она, похоже, просто всегда хотела то, что есть у тебя. Ты знаешь, что она и к Назарову подкатывала?
— Даже если так, вряд ли ей что-то там обломилось.
— Да, ничего не обломилось. — Павел пожал плечами. — Но сдается мне, что ты этого не знала. Что ж, проехали. Просто объясни мне, почему ты не наняла нормального адвоката?
— Я сначала поверить не могла, что все это происходит со мной, ведь я была невиновна, и следователь говорил: вы не беспокойтесь, я во всем разберусь. И мне казалось, что вот-вот прояснится дело, придут результаты экспертиз, но результаты пришли, а я… В общем, когда я поняла, что происходит, все уже было решено. Если бы еще не эта ужасная волна клеветы в Интернете! Я читала, что пишут обо мне все эти люди, и фотографии свои отфотошопленные видела, они словно соревновались, кто придумает более злую шутку обо мне. Казалось, тысячи людей швыряют в меня камни, и самое главное — я никак не могла защититься, даже опровергнуть не могла, потому что… Ну, что я могла опровергнуть, если там откровенную ложь писали! И граждане с гыгыканьем ее подхватывали… В общем, я не знала, что мне делать. А потом меня арестовали. Адвокат обещал, что меня освободят вот-вот, что он направил ходатайство, и прочее — но меня не выпустили. Алена привезла мне кое-что из одежды и средств гигиены, но это в целом оказалось страшнее, чем я могла себе представить. Эта жуткая вонь в камере, эти женщины… А где-то там продолжалась пляска на моих костях. В день суда у здания собрались люди с плакатами — портреты Дарины, надписи «Убийце — пожизненное!», «Гори в аду!» и прочее. А я все надеялась, что вот сейчас в суде все выяснится. И тут адвокат мне вдруг говорит: нужно признавать вину, уже все договорено, тебе дадут семь лет, отсидишь три на зоне рядом с Александровском, это практически поселение, три года выдержать можно, а потом выйдешь и будешь жить как жила. А иначе загремишь на все пятнадцать. Он до последнего обещал, что уж на суде-то всем покажет кузькину мать, обратит внимание судьи и присяжных на нарушения, и вдруг в последний момент говорит: признавай вину. И я поняла, что они между собой обо всем договорились, что никто не искал никого другого, потому что — вот она я, отпечатки на ноже мои, на моей одежде кровь, а Наталья показала, что мы ссорились накануне. Я тогда была наивной идиоткой, понимаешь? А в колонии мне потом люди объяснили, что и как было сделано, да только поздно было что-то менять, я уже сидела.
