Вика понимала, что ее новые подруги не виноваты в том, что с ней произошло, но здесь больше никого нет, и вся ее боль, отчаяние и злость выплеснулись здесь и сейчас. Вика понимала, что ее заносит и что сейчас эти женщины, которые совсем недавно появились в ее жизни, встанут и уйдут, но иногда сдержаться невозможно, так много копится внутри, и чаша все никак не опустеет — а больше пить из нее нет сил, не глотается.
— Перестань! — Ровена присела рядом и взяла ее за руку. — Послушай меня, просто — послушай. Я понимаю, что тебя загнали в угол. И я представить даже не могу, что ты пережила в колонии. И теперь все это. Но я точно знаю: выхода нет только из могилы, и то местами спорно. Просто когда человек в стрессе, он чаще всего выхода не видит, а я тебе говорю: это все пройдет. И настанет время, когда ты будешь вспоминать этот день и думать: а ведь могла наделать глупостей, и не было бы… Ну, твоих детей, например. У вас с Назаровым обязательно будут дети, Вика. Двое как минимум, и ты сейчас должна делать все, чтобы выкарабкаться из беды, а ты готова сдаться. Но мы не позволим тебе сдаться, лично я буду лупить тебя всякий раз, когда ты попытаешься завести эту бодягу о чужой беде, которой нам не понять. Ника, налей-ка ей сока, а я схожу и спрошу Вальку, когда он намерен ее отпустить домой.
Алена, молчавшая все это время, поднялась и выглянула в окно.
— Смотрите!
Перед больницей собралась небольшая толпа. Люди держали в руках какие-то плакаты, слышались выкрики.
— Что здесь происходит? — Ника растерянно оглядела подруг. — Почему они здесь, зачем? Что все это значит?
— Кто-то их собрал. — Ровена достала из кармана телефон. — Я Пашке позвоню, он должен об этом знать. Ничего, девчонки, мы будем здесь, никто к Вике не прорвется.
Вика укуталась в лоскутный плед и замерла. Желтые георгины качали головами на ветру, в огороде шумела огромная старая груша, а по вспаханной земле, осторожно ступая лапами в рыжих чулочках, шла кошка Мурка.
17
Бережной тщательно изучал документы, присланные Павлом Олешко.
Не то чтоб он не понимал, что с Интернетом и всем, что он несет, приходится считаться, но лишь сейчас, увидев четкий анализ, сделанный Павлом, в полной мере осознал, насколько серьезно можно навредить практически любому человеку, натравив на него безликую интернет-толпу. Люди, прячась за анонимностью, вытворяют то, чего никогда бы не сделали в реальной жизни.
А здесь вроде бы все можно.
И вопрос, знала ли Виктория, что Дмитрий Зайковский — это и есть Морган, устроивший ей травлю, остается открытым. Как открытым пока остается вопрос, кому сейчас понадобилось распространять фотографии изуродованного лица Вики по всем соцсетям и прочим ресурсам.
— Андрей Михалыч, тут к вам…
Голос секретарши испуганно дрожал, и Бережной догадался, кто к нему пожаловал. Он ждал этого посетителя и все гадал, когда же тот сделает свой ход.
Ладыжников вошел в кабинет генерала так, словно бывал здесь много раз, и сейчас просто заглянул в гости к старому знакомому. Его манера по-хозяйски чувствовать себя везде, где бы он ни появлялся, раздражала Бережного невероятно. Извольте видеть — в дизайнерском костюме, каждая складка которого кричала о многих нулях, приписанных к цене, в дорогих летних туфлях, поджарый, невысокий, очень загорелый, он улыбнулся генералу, блеснув безупречными зубами, и протянул руку для приветствия.
— Добрый день, Андрей Михалыч. Не велите казнить, но уж очень нужно было встретиться.
Бережной пожал протянутую руку, понимая, что с ходу конфликтовать с Ладыжниковым не стоит. До этого он видел своего визави считаные разы, и хотя тот всегда был приветлив и предельно вежлив, Бережной чувствовал хорошо скрытую насмешку — ведь годами полиция не могла инкриминировать Коле-Пауку ничего, даже Правил дорожного движения он не нарушал. А между тем Бережной точно знал, что все бордели курируются именно Ладыжниковым, как и торговля наркотиками. Но знать и доказать — это разные вещи, и доказать Бережной ничего не мог. Было много разрозненных точек, которые на первый взгляд не связаны никак, но в целом чувствовалась система с четкой иерархией, но выявить того, кто за всем стоит, было очень сложно, а доказать вообще не представлялось возможным. Коля-Паук контролировал свою паутину с той неспешной хозяйственностью, которая присуща лишь людям, уверенным в своих силах. То, что полиция много лет разрабатывает его, он знал, как и знал, что ничего на него нет, потому насмешка всегда таилась в глубине его глаз.
К тому же в последние годы случилось несколько резонансных смертей, которые выглядели как суицид, несчастный случай, естественная смерть, но за ними тоже маячила фигура Ладыжникова. Эти смерти так или иначе были выгодны ему, но доказательств опять же не было. Ни единого доказательства, что эти смерти не то, чем выглядят. Даже допрашивать в связи с происшествиями некого. Ну, повесился у себя в гараже директор местной радиокомпании, за месяц до этого намекнувший, что деньги, которыми Коля-Паук щедро спонсирует конкурсы талантов, поступают от торговли наркотиками. Или разбился на автомобиле судья, приговоривший одного из «деловых партнеров» Ладыжникова к длительному тюремному заключению за отмывание денег, изъяв при этом в казну все наличные, найденные в офисе этого самого «партнера», — а это было несколько больших ящиков, набитых пачками купюр. Или умерла от банального столбняка бывшая жена Ладыжникова, пытавшаяся добиться раздела имущества и пригрозившая бывшему супругу рассказать о его делах «там, где следует». И вдруг откуда ни возьмись столбняк, и не спасли, да.
Об этом шептались обыватели, это гуляло в Интернете, но сам Ладыжников относился к подобным слухам с юмором, утверждая, что они ему только на пользу, ведь человека с такой смертоносной репутацией никто не посмеет обмануть в делах.
Бережной не раз и не два изучал все, что было собрано о Ладыжникове, и понимал: инкриминировать ему нечего, слухи — это просто слухи, их к делу не пришьешь.
— Здравствуйте, Николай Андреевич. — Бережной жестом предложил гостю присесть. — Неожиданный визит. Видимо, и правда что-то срочное. Так чем я могу вам быть полезен?
Ладыжников сел в предложенное кресло, и враз шутливое выражение сошло с его лица.
— Я пришел к вам поговорить о Вике Станишевской. — Ладыжников поерзал, устраиваясь поудобнее. — Мне нужно понять, что происходит вокруг нее и почему.
— Зачем?
— Странный вопрос. — Ладыжников нахмурился. — Эта девушка мне как дочь. В какой-то степени она мне больше, чем дочь, — я могу сказать, что создал ее. Я ведь не вдруг начал заниматься меценатской деятельностью, Андрей Михалыч. Когда достигаешь определенного уровня благополучия, начинаешь совсем по-иному смотреть на некоторые вещи. У меня есть собственная дочь, которую я растил один, ее мать оказалась не способна воспитывать ребенка, из-за наркотиков она умерла в клинике, променяла свою дочь на наркоту. Но девочку я воспитывал со всей ответственностью, и она хорошая девочка, умненькая и добрая, но — и все. Никаких талантов у Ирины нет, никаких особых стремлений. Ну да она и без этого проживет, ей оно и ни к чему, собственно, и речь не о ней. Просто в какой-то момент я вдруг увидел, сколько вокруг умных, талантливых детей, у которых нет ни единого шанса пробиться в этой жизни из-за бедности. У Вики была другая история: ее семья никак не поддерживала ее, и хотя Валерий мой друг, я всегда осуждал его за такое отношение к родной дочери.
