Глава 12
Многие знания – многие печали… и проблемы
Я не знала, зачем мне это. Любопытство не нуждается в оправданиях, ему не нужны причины и цели. Познание – самоцель настолько всепоглощающая, что не стоит недооценивать его жажду в человеке, которого всю жизнь приучали к тому, чтоб зарисовывать белые пятна на карте и искать ответы на поставленные вопросы.
Я смотрела на Анну. Она была настолько красива, что от ее вида можно было остолбенеть.
Я не думаю, что Игорь осознавал, что все-таки одна фотография Анны осталась в его тщательно отсортированной коллекции, затаилась там, где он мог меньше всего ожидать, – в одном из самых «свежих» его фотоальбомов. Да и сама фотография явно была сделана в один из последних визитов Игоря к родителям во Владивосток. На фотографии дружная семья и какие-то неопознанные родственники-друзья праздновали на даче что-то всенародное, всероссийское, если судить по украшениям на стенах. Скорее всего, Новый год. Может быть, даже этот Новый год. Я легко узнала сухопарую маму-жирафиху, хотя на этой фотографии она была значительно старше, ее лицо стало острее, морщинистее. На ней была теплая безразмерная кофта – такие не носят на людях, такие отвозят на дачу. Они и были на даче, потому что таких пространств, таких потолков не бывает в квартире. Папа-жираф тоже несколько изменился за прошедшие годы: он прибавил чуть-чуть в области талии, и его лицо чуть «поплыло», потеряло контуры, однако он оставался весьма привлекательным мужчиной для своих лет.
Хочешь узнать, как твой любимый будет выглядеть через много лет, посмотри на его отца. Но я смотрела не на папу Игоря, а сквозь него, за его спину. Я смотрела на Анну. Я была почти уверена, что это она.
Дача у родителей моего Апреля была с камином, с деревянной лестницей и диваном, прислоненным к стенке с перилами, уходящими вверх. Семья сидела и частично стояла около дивана, но все это легко поместилось на фотографии, что говорило о размере помещения в целом – снимали наверняка с другого конца комнаты. Вещи на даче родителей Апреля были старыми, с историей – это мне очень понравилось. Их явно копили и собирали много лет. Дом смотрелся неожиданно цельным, несмотря на отсутствие какого бы то ни было ярко выраженного стиля или дизайна. Это не был «Прованс» или кантри, не контемпорари и не арт-деко, но смотрелось все вместе так же хорошо, как лоскутное одеяло, сшитое из миллиона разномастных кусочков ткани. Российская эклектика с бордовыми пледами на креслах и деревянными балясинами на перилах лестницы. По стене около лестницы на новомодный манер висело множество фотографий в белых рамках из «ИКЕА». Но мое внимание привлекли три самые крупные фотографии. На первой Игорь в возрасте пяти лет, на второй ему лет двенадцать. Вокруг них висели несколько дачных фотографий чуть помельче: вся семья за праздничным столом, семья в огороде, семья на речке и так далее. И наконец, третья большая фотография. На ней Игорю лет шестнадцать. Он сидит в своей комнате в квартире, за письменным столом. За окном Японское море, но я его не вижу, лишь могу себе представить. За минуту до того, как Игоря сфотографировали, он делал уроки, но его отвлекли. Я представила, как его папа-жираф вошел в комнату с фотоаппаратом в руках, окликнул сына, и тот, недовольный, обернулся и скривился, скуксился, требуя оставить его в покое.
Конечно, папа-жираф не оставил сына в покое, а сделал множество фотографий – прямо с таким вот недовольным, взъерошенным подростком в рубашке с коротким рукавом, с обгрызенной ручкой на столе. Лучший кадр был распечатан, положен под рамку и зажил своей жизнью. Этого снимка не было в альбоме моего Апреля, но он был на стене в дачном доме его родителей, и я разглядела фото среди других на семейной «лестнице славы».
На стенке над письменным столом Игоря висела фотография. Кто-то вешает на стене постеры рок-звезд в этом возрасте, но только не мой Апрель. Над столом висела фотография Анны. Формат, наверное, А4, может, чуть меньше. На моей фотографии из альбома, которую я держала в руках, фото на стене было крошечным, едва заметным. Я чувствовала себя Алисой из Страны чудес, которая заглянула в замочную скважину: за ней был сад, в котором была дверь, где была замочная скважина, за которой можно было увидеть еще один сад. Тогда я притащила лупу. Я старалась ступать так бесшумно, как только была способна. Я понятия не имела, зачем это делаю и что мне делить с женщиной, которая разбила сердце моему мужчине много лет назад. Но любопытство брало свое. Я была почти уверена, что это Анна. А «почти» лишь потому, что мой отец приучил меня никогда не быть уверенной ни в чем на сто процентов.
«Любые данные всегда требуют проверки, – говорил он. – И даже если проверка в определенных специфических условиях показала положительные результаты, это не значит, что ты можешь признать что-то на сто процентов. Остается еще теория относительности, никогда не забывай об этом. Что, если рядом окажется черная дыра?»
Девушке на фотографии, которая висела над столом Игоря, было лет шестнадцать, как и Апрелю. У нее были волосы цвета темного меда, балтийского янтаря: не рыжие, не каштановые, а совершенно уникальные. Такой цвет бывает один на миллион среди коричневых голов. У девушки, предположительно Анны, были идеально правильные черты лица, чуть заостренный подбородок и, кажется, голубые глаза – до этой детали было сложно добраться даже с лупой.
Зато то, что было вокруг Анны, говорило само за себя. Она стояла в окружении самых разных цветов в горшках – зеленые, большие, с крупными листьями, маленькие, кустистые, цветущие. Герань, черт его знает, что еще там, были и орхидеи того же нежно- лилового цвета, что у Апреля в кабинете. На Анне был фартук, на руках резиновые перчатки, перемазанные в земле. Она держала руки так, чтобы не запачкать одежду. А еще на снимке она смеялась: наверное, фотограф застал ее врасплох. И, скорее всего, это был Игорь. Улыбка Анны и ее смех были, наверное, такими заразительными, что невозможно было не засмеяться тоже. Но я не смеялась.
Я отбросила лупу и захлопнула альбом. Моя самооценка лежала на полу и билась, как рыба без воды. Мне захотелось вскочить и убежать. Я не понимала, что делаю тут, в этой кухне. Мне хотелось разбудить Игоря и спросить его о том, как и почему он решил встречаться со мной. От какой тоски, с какого отчаяния? И только чудовищные усилия воли помогли мне остаться сидеть на стуле. Затем я собралась с духом, дотянулась до моего телефона, открыла приложение фотокамеры и пересняла фотографию в безумной надежде, что эта янтарная «красавица в цветах» – все же не Анна.
Потому что если это она, то у нас с Апрелем нет никаких шансов. Учитывая то, что Игорь каждый день растит и поливает точно такой же сад, который был у Анны. Это даже хуже, чем Юра Молчанов в новостных передачах, хоть даже если каждый день. Это битва с ветряными мельницами темно-медового цвета балтийского янтаря.
– Чего это ты тут делаешь? – спросил Игорь несколько мгновений спустя, застав меня за невинным разглядыванием фотографий. Я сонно потянулась, сказала, что теперь знаю о нем все и даже больше, при этом с затаенным страхом вгляделась в его лицо. А вдруг догадается? Но блаженны неведающие, они живут с легким сердцем. Игорь склонился над столом, положил руку мне на плечо, посмотрел на фотографию, где он вместе с отцом позирует на фоне какой-то огромной рыбины.
