– В смысле? – удивилась я.
– Очень быстро. Понимаешь? К примеру, при отравлении сальмонеллезом первые симптомы проявляются часов через шесть. Хотя у нас сальмонеллез маловероятен, это же суп, а не салат с яйцами. Но любая бактериальная инфекция развивалась бы, вероятнее всего, по другому сценарию.
– По какому?
– Медленнее, с более разнообразными реакциями. Разные люди по-разному переносят такое отравление.
– Тогда что это может быть, если не отравление? – удивилась я.
Малдер посмотрел на меня, затем кивнул:
– Конечно, отравление. Но не бактериальное, а токсическое. Иными словами – отравление химическими веществами, проще говоря, ядом.
– Ты думаешь… кто-то специально… – прошептала я. – Умышленно подсыпал что-то?
– Я не знаю, не знаю, – вздохнул Малдер. – Я так чертовски устал! Какой-то не день, а полный кошмар.
– Считаешь? – хмыкнула я, осторожно вставая с дивана.
Игорь сидел, закрыв глаза, практически дремал, а я подошла к окну и посмотрела на сияющий город. И еще немного покосилась на цветы, на оранжевую лейку, в которой Малдер отстаивает воду для полива, какие-то баночки-скляночки, корзиночка для мусора, куда он бросает листики и веточки, обрывая их по мере необходимости. Заботливый, умелый цветовод. Я ненавижу цветы. Я подцепила с подоконника какую-то веточку и швырнула ее в мусорку. Та пролетела мимо, пришлось нагибаться и поднимать ее с пола, где, надо сказать, хватало мусора. Давно тут не было уборщицы из общества «Чистый свет» или как их там. Я присела на корточки и принялась убираться. Вот чего я добиваюсь? Я же понимаю, что дело не в цветах? И все же эта мысль меня мучила и колола. Неужели Игорь растит их, потому что они напоминают ему о его настоящей любви? Я не узнаю об этом никогда, потому что о таком ведь не спросишь.
– Ты чего там высматриваешь? – услышала я, а затем обернулась. И улыбнулась, чтобы замаскировать предательские мысли. Мало ли, может быть, он всегда любил цветы, а та фотография была сделана напротив его цветов, а не Анны. Я отряхнула ладони.
– Да я тут у тебя намусорила. Слушай, а я вот тут подумала, действительно, почему у тебя нет цветов дома?
– Потому что… я не собираюсь в этой квартире жить долго, – заявил Игорь, поставив меня в полнейший тупик. Не дав мне и дух перевести, он продолжил: – Впрочем, ты права, в любом случае можно пару горшков туда перевезти. Какие ты бы взяла домой? Большие тащить тяжело, надо парочку маленьких. Хорошие вот те, красные. Не помню, как называются, но ухаживать за ними легко. Ах да, бегония.
– Ты уезжаешь? – прошептала я.
Малдер замолчал, словно раздумывая, стоит ли делиться со мной этой информацией. Но решил, что в этом нет необходимости.
– Не завтра, не волнуйся, – бросил Апрель, словно это могло меня устроить. – Поехали домой, Ромашка. У меня даже язык устал, так много я сегодня говорил.
Я решила обидеться. Считаю, я имела на это полное право. Этот закрытый, застегнутый на все пуговицы товарищ имеет какие-то неизвестные мне планы, уезжает куда-то не завтра и ничего, никогда не говорит мне. Видите ли, у него язык устал. Я видела, что Малдер, сказав «А», пожалел об этом и не продолжил с «Б». Не хотел Апрель говорить мне, что уезжает. Куда он собрался? Обратно во Владивосток? От этой мысли мне стало почти дурно.
Я молчала всю дорогу домой, а зайдя в квартиру, забралась в кресло в комнате, поджав под себя ноги, и принялась ковыряться в телефоне с таким видом, словно искала там сокровище древних инков. Игорь не трогал меня: он сам заварил нам чай, принес мне чашку, а затем ушел в ванную и надолго застрял там – наверняка уснул. Устал, блин.
Я позвонила Сашке Гусеву, но он не взял трубку. Я позвонила Лизавете, но она купала Вовку, тот вырывался и пытался сбежать из ванной, словно у него началось кошачье водяное бешенство. Лизавета, конечно, выслушала вполуха все о моих проблемах, но куда больше ее интересовало то, что Вовкина голова осталась немытой. В конце концов Лизавета уронила телефон в ванну, и разговор наш закончился. Я позвонила Машке Горобец.
– Я не понимаю, ты что, всерьез решила со мной раздружиться? – спросила я прямиком. – Мне без тебя плохо.
– А кому сейчас хорошо, а? – Машка отреагировала со свойственной ей невозмутимостью. – У нас тут вообще дурдом, бухгалтерия на ушах ходит.
– Из-за этих моих платежей, да? – огорчилась я.
– Да плевать на платежи. Муж Панночки приходил с адвокатом, грозил нам карами небесными, как будто я лично готовила эту солянку. А в это время Постников прибежал узнавать, как дела у его возлюбленной вампирши. В итоге они, как два тигра, чуть не сожрали друг друга.
– Ее муж-то понял, что Постников…
– Да черт их знает. Вроде нет. Но вел себя так, словно дагадался. Вот я хочу спросить: почему мы с тобой, две молодые, неуродливые барышни, свободные, с хорошим характером, а не замужем? А Панночка и замужем, и при любовнике. Вот если бы я слегла с отравлением, за мной с адвокатом никто бы не бегал.
– Ты красивая, но у тебя планка высокая, – утешила ее я.
– Планку я под стол убрала, чтобы не мешалась. Нет, в самом деле. Не понимаю. Слушай, скажи честно, это же ведь не ты платежки мои удалила? – Вопрос прозвучал неожиданно, но я на него надеялась.
– Нет, не я, Маша. Как ты вообще могла на меня подумать?
– Да мне Панночка так заморочила голову с твоим паролем, – вздохнула она. – Пароль-то твой. Ладно, надо будет как-нибудь пересечься. Тебя вообще хоть не уволят?
– Не знаю, – протянула я. – Какой-то кошмар, а не неделя. Думаю, может, начать всерьез пить?
– А ты что обычно делаешь? – хохотнула Маша. – Не боись, уволят, так мы тебя пристроим. Или замуж выйдешь. Будешь пеленки стирать. Как у вас там совместная жизнь с твоим психиатром? Хорошо, когда секс не только по телевизору?
– Машка, фу!
– Я тебе не собачка, фукать.
– С психиатром моим тоже все сложно. Знаешь, статусы такие любят в социальных сетях ставить? А я на лбу себе его выбью.
– Не знаешь ты, что такое «все сложно», – заверила меня Машка, перед тем как бросить трубку. А я, наивная, даже не представляла, насколько она была права. Я и понятия не имела, что такое проблемы. Уже на следующее утро, заходя в офис родного «Муравейника», я поняла, что в моей жизни начинается новый этап.
Все началось, когда мы с Игорем поцеловались на прощание на парковке и я отправилась в свое здание, заранее предчувствуя новые малоприятные эпизоды, связанные с Черной Королевой. Что ж, могу сказать одно – я ошибалась.
– Фаина Павловна Ромашина? – окликнули меня, когда я вышла из лифта на двадцать шестом этаже. Мужчина, интересовавшийся моим именем, был невысоким, неприятным, неизвестным мне и еще множество неприятных «не», связанных с ним.
