– Херувимчик, говоришь? – протянул он. – Понятия не имею, правда, кто это, но чтоб мне вовек «одеколона» не нюхать, вопрос внешности в данном случае вполне поправим!
– Что ты хочешь этим сказать? – приподнял голову Костя. В его глазах мелькнула слабая надежда.
– А вот что! – радостно сказал Марк и… от всей души отвесил соседу по клетке хорошую такую плюху. – Ну? Теперь понимаешь?
– Кажется, понимаю… – прошептал «чистый», оживая.
– Обзови меня как-нибудь… для достоверности! – подмигнул ему Марк. – Можешь даже матом, я не обижусь. Только ори погромче, чтоб все слышали!
– Ага… Чертов мутант!!! – вдруг пронзительно завопил Костя. – Убери от меня свои грязные лапы!!! А-а-а-а-а, помогите, он меня сейчас убьет!!!
Марк, схватив за запястья вскинутые в инстинктивном жесте защиты руки «чистого», прошептал:
– Не преувеличивай, не убью… – И уже в голос, угрожающе: – Ты кого это мутантом назвал, червяк бесхвостый?!
Через несколько секунд они, сцепившись, как два молодых кота по весне, уже катались по тесной клетке, вдохновенно колотя друг друга и оглашая своды перехода яростными воплями и злобным пыхтением.
– Да чтоб вас разорвало, сучьи дети!!! – к их клетке уже несся, оставив зареванных рабынь и их покупателей, хозяин. Надсмотрщик сноровисто затолкал девчонок обратно в клетку, щелкнул замком (на всякий случай, чтоб не сбежали или чтоб не спер никто) и поспешил следом, расталкивая сгрудившихся зевак и на ходу снимая с пояса плеть.
…Досталось им здорово! Рычащих, как волчата, и бешено дергающихся подростков с трудом растащили и, награждая ударами, выволокли наружу. Затем, вздернув им вверх руки, приковали к решеткам в противоположных углах клетки – так, чтобы не смогли дотянуться друг до друга и продолжить драку. После чего снова отхлестали чуть ли не до потери сознания.
Крепче всего огреб, естественно, Марк.
– Мутантское отродье, ублюдочный крысеныш, испортил мне такой замечательный товар, и сам теперь не лучше! Вот кто, кто мне теперь за вас, порченых, заплатит? – причитал хозяин, пока его помощник умело охаживал беззвучно корчащегося на длинной цепи паренька свистящим хлыстом. Марк, уткнувшись в немеющую руку, стиснув зубы и зажмурившись, терпел. И, как заклинание, повторял про себя, что стыдно ему, отважному алтуфьевскому охотнику, сдаться, проявить слабость и малодушие перед врагом и праздношатающимися бездельниками и заверещать, подобно девчонке.
«Я выдержу! Я… выдер…жу! Ой-блин-е-мое, с-с-суки, больно-то как!.. Мама!..»
Из противоположного угла клетки на него с болью, тревогой и сочувствием смотрел напрягшийся взведенной арбалетной пружиной Костя. Ему тоже досталось – но куда меньше, чем Марку. Красивых молодых рабов торговцы берегли и старались не уродовать даже во время наказаний.
– Довольно! – остановил хозяин надсмотрщика. – Не забей его до смерти! Экзотика все же! Залижется – найду, кому его, паршивца, спихнуть! У-у-у, крысеныш!
Марк с облегчением уронил голову на грудь и с длинным выдохом-всхлипом тяжело обвис на цепи, прислонившись лбом к решетке. Слава богу, перестали лупцевать, еще немного – и он бы не поручился за свою выдержку! Он украдкой вытер о плечо мокрое от слез лицо (а кто бы при таких побоях не заревел от боли и унижения?), скосил глаза, исподтишка провожая взглядом надсмотрщика и торговца, подождал, пока не рассосется толпа любопытных у их узилища, и осторожно оглянулся.
– Ух ты, какая квазиморда! – не удержался он от широкой ухмылки, когда увидел, во что после их импровизированной драки превратилось красивое лицо Кости.
– На себя посмотри! – парировал тот, осторожно щуря уже заплывающие радужными фингалами и тоже мокрые глаза. – Тоже мне, Лео Ди Каприо!
– А это кто?
– А хрен его знает! Но некоторые знакомые тетки – из тех, кто еще до Удара жил – утверждали, что он был просто няшкой!
– Ке-ем?
– Ну, на рожу ничего себе… А, забей!.. Но классно я тебя расписал, жаль, что ты этого не видишь!
– Зато я вижу тебя! – Марк самодовольно выпрямился и чуть не взвыл от полоснувшей спину боли. Он тут же поспешно – благо, длина цепи, идущей от наручных оков куда-то вверх, позволяла – развернулся и с облегчением прижался спиной к холодным прутьям решетки. – Можешь мне поверить, – добавил он, – выглядишь ты реально сущей квазимордой!
– А кто это?
– Понятия не имею. У нас на станции так ругаются.
Некоторое время они смотрели друг на друга и тихо пофыркивали, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу радостный смех. Шальной и рискованный экспромт юного скавена достиг своей цели, они испортили друг другу «товарный вид», и теперь их если и купят – то разве что и правда сортиры чистить. С такими-то живописными физиономиями!
Справившись со смехом, Костя вдруг необычайно посерьезнел и тихо сказал:
– Спасибо тебе!.. И это… извини за «чертова мутанта» и все остальное…
Марк хмыкнул, скрывая смущение. Слизнул кровь с прокушенной губы. Исхлестанное тело немилосердно ныло, руки затекли, по спине разливалось мучительное жжение, но все это было пустяком по сравнению с тем, что он сейчас совершил. Спас товарища по несчастью от грозящей ему незавидной и позорной участи! Ну, и себя заодно – на всякий случай.
Отец бы им гордился!
– Обращайся! – хихикнул он. И показал «чистому» язык.
Глава 11. «Продано!»
Человек этот возник у их клетки, словно из ниоткуда, и Марк готов был поклясться, что до сего момента не видел его среди прочих ротозеев, праздно слонявшихся по рабскому рынку.
Среднего роста, с самой заурядной внешностью, и даже одежда не блещет ни новизной, ни какими-то бросающимися в глаза деталями.
Обычный человек, каких полным-полно на любой станции, встретишь в другой раз – и не узнаешь, чего доброго.
– Хозяин, сколько хочешь за этих двоих? – небрежно кивнул подошедший на подростков.
Торговец оживился, окинул его мгновенным взглядом-сканером и, явно определив нечто достойное внимания, расплылся в профессионально-любезной улыбке:
– О, не очень дорого, уважаемый! Всего по триста патронов за каждого!
…Как ни старался О’Хмара, как ни готовил себя к этому моменту, но все же не смог сдержаться – вздрогнул от неожиданности, стыда и отвращения. Его – живого человека! – продавали сейчас, как… как какой-нибудь мешок зерна или кисет самосада! Как глупую, безмозглую курицу или сытую, равнодушную ко всему свинью! За него торговались. Ему НАЗНАЧИЛИ ЦЕНУ! И измерялась его стоимость не в делах, не в поступках, не в личных или профессиональных качествах – как у всех нормальных людей принято мерить ценность любого человека.
Его стоимость здесь измерялась в патронах. В деньгах!
Скавен почувствовал, как к щекам прихлынул невыносимый жар, и невольно бросил взгляд на Костю. Как он, вот он умудрялся переносить это унижение – когда тебя, живого, мыслящего, продают, как вещь или как животное? И… который, кстати, раз уже продают? Четвертый?
