– Ну, сделай же что-нибудь! – обращаясь непонятно к кому, в отчаянии простонал скавен.
Он знал, что в подобных случаях рогатину следовало упереть так называемой пяткой в податливую землю, чтобы остановить напор зверя. Но под ногами Бура был бетон. Скользкий от крови, гладкий, несокрушимый, чтоб ему, гаду, раскрошиться, бетон!!!
Однако опытный Бур все же нашел выход из опасного положения. Быстро оглянувшись, он скорректировал направление своего отступления и упер рогатину пяткой в место соединения попавшейся на его пути колонны с полом.
Вздох облегчения вырвался разом у всех присутствующих… чтобы тут же, в мгновение ока, смениться дружным воплем ужаса.
…Когда-то древки рогатин делали из прочных и гибких пород древесины – рябины или черемухи. Более того, будущие ратовища срубали в определенное время года, специально обрабатывали и особым образом сушили, чтобы они верой и правдой служили своим хозяевам-охотникам и, не дай бог, не подвели их в самый критический момент.
Из чего было сделано древко рогатины, которой сражался Бур, так и осталось неизвестным. Но судя по тому, как, не выдержав напряжения, будто тростинка, хрустнул и переломился достаточно толстый стволик, его специальной обработкой вряд ли когда-нибудь кто-то озабочивался.
Отдача сломавшегося древка была настолько сильна и внезапна, что оба противника не сумели удержаться на ногах. Медведь по инерции впечатался мордой в колонну, а более легкий Бур, неловко взмахнув руками с зажатым в них длинным обломком, отлетел в сторону и с размаху грянулся об пол. Перекатился навзничь, да так и остался лежать – безоружный, пугающе-недвижимый. Только пальцы его чуть подрагивали, судорожно сжимая кусок дерева, показывая, что боец еще жив.
А очухавшийся монстр с торчащим между ребер окровавленным обломком копья уже стремительно – из последних, запредельных сил – разворачивался в его сторону. И все зрители на трибунах прекрасно видели, что полуоглушенный ударом о бетонный пол Бур катастрофически не успевает подняться на ноги. Не успевает!..
Рядом с Марком охнул и, подавшись вперед, вцепился в бортик ограды Костя.
«Псевдомедвед» как-то небрежно и, как показалось скавену, медленно, словно нехотя, взмахнул здоровой лапой…
…Бур был опытным, очень опытным бойцом! И обломок рогатины, вскинутый им навстречу противнику отчаянным, полусознательным и почти инстинктивным движением, все же достиг своей цели. Монстр коротко всхрапнул, с размаху наткнувшись на острые щепки, жирно и влажно хлюпнул вспоротым нутром. И, уже ничего не видя, уже дрожа в предсмертной агонии, но все еще стремясь достать, схватить, разорвать, снова попер на своего врага.
…Лапа уже почти мертвого чудовища, по инерции довершив начатый замах, обрушилась на гладиатора. Крепкие когти с визгливым скрежетом прошлись по боковым пластинам панциря, сильным ударом подбросив и пару раз перевернув тело бойца. И почти тут же тяжелая безвольная туша рухнула, заливая темной кровью пол и погребая под собой не успевшего убраться с дороги человека.
Трибуны дружно ахнули и погрузились в звенящее молчание.
– НАЗАД!!!
Старшина уборщиков, дядя Вася, метнулся наперерез сорвавшемуся с места Шаолиню и преградил ему путь взятым наперевес багром.
– Сдурел?! – чуть ли не на весь уровень рявкнул он. – Монстр, может, еще живой!
– А Димка?! – с неменьшей яростью вызверился кореец. – Димка-то как?! Он ведь тоже…
Подоспели остальные бойцы, а следом за ними – Дим-Саныч со своим сундучком. Гай и Людоед осторожно приобняли бледного, как смерть, товарища за плечи и очень деликатно оттеснили его от места разыгравшейся драмы.
– Он дело говорит, Валер, – тихо произнес старший гладиатор. – Потерпи немного. Пожалуйста.
Шаолинь дернулся, зыркнул на него бешеными глазами… но спорить и вырываться все-таки не стал. Лишь снова устремил исполненный боли и тревоги взгляд на неподвижное, залитое кровью тело друга.
А дядя Вася уже командовал своей гвардией. Медведя – предварительно убедившись, что он все-таки мертв – крайне осторожно, поочередно приподнимая баграми лапы и голову, зацепили веревочными петлями и стали потихоньку стаскивать с поверженного бойца.
– Только ни в коем случае не трогайте его! – тут же предупредил Дим-Саныч, становясь над гладиатором. – И, ради бога, не переворачивайте! Возможны повреждения органов и внутренние кровотечения!
На публику, хаотично толпившуюся на трибунах и лихорадочно обсуждавшую случившееся, уже никто из тех, что стояли на арене, не обращал внимания.
Определенно, боев на сегодня было уже достаточно. Да и какие тут, к черту, бои!
Шаолинь и Дим-Саныч одновременно склонились над по-прежнему не подающим признаков жизни Буром. И одновременно вздрогнули, увидев красноречиво расплющенный панцирь и широкую темно-красную полосу, безостановочно тянущуюся из уголка рта павшего.
– Раздавил-таки… – обронил в пространство врач, бессильно опуская руки.
На Шаолине, что называется, лица не было. Он крайне бережно, чтобы ненароком не причинить каким-нибудь неловким движением еще большей беды, коснулся пальцев друга. Погладил. Чуть сжал. И больше не отпускал. Взгляд его был неотрывно устремлен на лицо того, кого он уже несколько лет – с того рокового дня, как они, двое разгильдяев-студентов, вместе оказались в метро – считал почти братом.
Веки лежащего дрогнули и приоткрылись. Шаолинь в крайнем волнении подался вперед, не замечая, что уже довольно крепко стискивает липкую от своей и чужой крови руку друга.
– Димка! – выдохнул он. И повторил – выстонал, тихо, почти беззвучно, одними губами – онемевшими и непослушными. – Димка…
– Ва-алер… ка… – вдруг с усилием прохрипел Бур, вместе со словами выталкивая изо рта сгустки багровой, почти черной крови. – Ты… обещал…
Шаолинь вздрогнул. Кинул исполненный безумной надежды взгляд на Дим-Саныча. Но тот медленно опустил глаза и еле заметно покачал головой.
Взгляды двух друзей встретились. Губы Бура медленно, с мукой, растянулись в призрачное подобие его обычной «буратинской» улыбки.
– Д-давай же!.. Ну?!..
Шаолинь со сдавленным всхлипом запрокинул лицо к потолку. А потом выхватил нож.
Холодный высверк клинка, вязкий и хищный звук стали, вспарывающей живую плоть… и улыбка Бура навсегда застыла на его губах.
…Словно в тумане, Марк смотрел, как Шаолинь медленно вытягивает нож из тела, как скупым движением закрывает убитому им другу глаза. Лицо корейца, до дрожи спокойное, неподвижное, сейчас походило на жуткую, траченную временем и тленом маску.
Кевлар и Людоед молча придвинулись к товарищу, готовые – если что – поддержать его. Но Шаолинь повел плечом – и они отступили.
– Я буду у себя, – низким, черезчур низким для него голосом сказал Сказочник, поднимаясь на ноги. – Позовете… если что…
