Черкизонец даже бровью не повел в ответ на эту вспышку. Только насмешливо сузил глаза.
– Я тут слыхал, что на Тимирязевской роют огромную яму, чтобы докопаться до ада, – сообщил он, и Крыс невольно вздрогнул, услышав о знакомых местах Серого Севера. – Вот когда докопаются – тогда и правда все полетит туда, куда ты сказал. А сейчас пока рановато!
– Ишь, умник! – пробурчал Шаолинь. И сделал попытку встать со стула – впрочем, в его состоянии – безуспешную. – Откуда только такой взялся?.. Отдай бутылку, Квазиморда, будь человеком!
– Фиг тебе! – гладиатору под нос демонстративно была сунута комбинация из трех пальцев. – И вообще – давай уже трезвей, алкаш хренов, и в себя приходи! Совсем себя запустил, смотреть тошно! Думаешь, Буру понравилось бы смотреть на тебя – такого?!
Опухшее от многодневного пьянства и бессонницы лицо Шаолиня перекосилось в страшной гримасе.
– Бура больше нет!!! – взорвался он, разом выплескивая накопившиеся эмоции. – Моего друга! Моего лучшего друга, почти брата – нет!!! И не тебе, сопляку, решать за меня, что мне делать и как жить дальше! И срать я хотел на…
Загремел стул, отодвинутый решительной ногой. Квазимодо неторопливо и даже как-то величественно поднялся с места и, глядя в налившиеся кровью воспаленные глаза Шаолиня… с расчетливой медлительностью демонстративно перевернул вверх дном бутылку, которую теперь держал в руке.
Мутная, резко пахнущая жидкость с плеском и бульканьем хлынула на пол.
– Костя… – тихо предостерег Марк, которому стало казаться, что черкизонец нарывается. Но «чистый» только плечом дернул, продолжая пристально и сурово смотреть на Шаолиня.
А тот, в который уже раз ошеломленный очередным выбрыком этого вредного черкизонского засранца, сидел и квадратными глазами беспомощно наблюдал, как растекается лужей его дневной заработок, спущенный на самое доступное в метро средство утопить горе.
– Ирод… – наконец простонал он, бессильно опуская руки. – Что ж ты творишь-то, а?..
Что-то как будто надломилось в только что пылавшем злобой и яростью бойце. Шаолинь сгорбился, уронил который уже день не чесанную голову на сложенные на столе руки. Плечи его вздрогнули – раз, другой…
– К черту!.. – расслышали ребята его глухой, сдавленный голос. – Пусть провалятся к черту Атриум, Ганза, красные, черные, белые… серо-буро-малиновые… Все метро и весь этот долбаный прогнивший мир, в котором уже нет места ничему человеческому!.. Стоило выжить в Большом Кабздеце, чтобы потом, сидя в этих вонючих норах, снова грызться, как псы, за каждую кость? Чтобы снова одни жировали за счет других, вместо того, чтобы вместе начинать как-то выгребаться из этого дерьма? Чтобы на потеху всяким сволочам и дегенератам гибли лучшие люди – такие, как Димка?.. ОНО ТОГО СТОИЛО?!
Он вдруг вскочил и, потрясая стиснутыми кулаками, закричал, глядя куда-то вверх, сквозь низкий потолок уровня и, кажется, вообще сквозь всю земную толщу:
– Сраный Третий Рим, да чтоб ты в очередной раз сгорел, чтоб ты провалился сам в себя, сука!!! И мы вместе с тобой – паразиты, кишащие в твоей чумной утробе! Придет время следующей Большой Чистки – и от нас даже костей не останется, их все растащат по норам новые хозяева этого мира! Да еще и поржут над тем, какими же редкостными мудаками были эти людишки!.. И вот, что я вам скажу, парни: так нам, идиотам, и надо!..
Шаолинь тяжело оперся кулаками о стол, длинно выдохнул и снова сгорбился, поник плечами и головой.
– Москва и раньше была не слишком-то приветлива к тем, кто не обладал ни солидным капиталом, ни связями, ни весом в обществе, ни властью, – сказал он уже совсем другим тоном – тусклым и измученным. – Ничего не изменилось и после Удара. И сейчас, когда, казалось бы, после столь наглядного урока надо поумнеть, объединиться и вместе возрождать нормальную жизнь для всех, находятся те, кто по головам, по трупам лезут к власти и сытому личному благополучию. Вот уж кто – воистину достойные и любимые дети этого нового, но не изменившего своим старым привычкам Третьего Рима! А все остальные, кому не повезло ни с деньгами, ни со связями, ни с властью – это так… пасынки. Нелюбимые и нежеланные пасынки, обреченные на нищету и унижения, голод и болезни, деградацию и вымирание… Жратва и подстилка для тех, кто богат и силен. Аве, Третий Рим, идущие на смерть приветствуют тебя! – боец вдруг отвесил неведомо кому донельзя издевательский поклон, пошатнулся и едва не рухнул. В последний момент он успел снова ухватиться за край стола.
Костя и Марк поддержали его с двух сторон, после чего довели до койки и помогли сесть.
– А вот Димка не захотел идти ни по головам, ни по трупам, – закончил свой монолог Шаолинь, грузно опускаясь на скрипнувшую сетку. – Не захотел шиковать, пока другие умирают от голода. Хотя имел все возможности для сытой и безбедной жизни – как бывший представитель так называемой «золотой молодежи» и близкий родственник одного из приближенных самого Главного Менеджера Ганзы. Но со своим влиятельным родичем он порвал после… одного очень некрасивого случая. И с тех пор жил своим умом и своими деньгами.
На некоторое время в комнате воцарилось почти осязаемое молчание, в котором подростки осмысливали открывшийся им неожиданный факт биографии Бура.
А потом Костя, зачем-то мельком глянув на Марка, присел рядом с Шаолинем и мягко накрыл его ладонь своею. И так же мягко попросил:
– Валер… Расскажи нам о том, каким был твой друг?.. Чтобы мы тоже о нем помнили? Как и ты…
Глава 21. Подопытный Крыс
Не успели обитатели Атриума опомниться после гибели Бура, как по закону подлости заявили о себе новые неприятности. Не сказать, что их никто не ждал – просто потеря друга и боевого товарища как-то уж слишком повлияла на настроения гладиаторов и несколько притупила их обычную готовность к неожиданностям.
И, конечно, было бы странно и удивительно, если бы эти неприятности в очередной раз свалились не на голову Крыса! В очередной, мать его подлянка, раз!..
Когда Марк увидел идущих по междурядью клеток двух уже знакомых ему мазюковских «шестерок», он каким-то тридесятым чувством понял, что идут они по его душу. На означенной душе тут же стало погано: в конце концов, оставят его когда-нибудь в покое?!
Нацепив на лицо бесстрастное выражение, О’Хмара без излишней суеты выпрямился навстречу неприятностям, остановившимся у клетки, которую он чистил. Оперся на грабли, всем своим видом демонстрируя незыблемое спокойствие скалы под ударами разбушевавшегося прибоя… чего ему только стоило это спокойствие!
– Вылазь, крысеныш! – вместо приветствия сказал ему старый знакомец Гоша. – Хозяин тебя требует! Ну, быстро!
– И вам тоже доброго… времени, – скавен не отказал себе в довольно рискованном в его положении удовольствии в ответ на грубый тон продемонстрировать свою фирменную ухмылку. Потом оглядел себя и неторопливо стряхнул налипшую на штаны и безрукавку труху. – Что, прям так и поведете? Даже умыться не дадите? Я ж весь зверьем провонял, хозяину ж неприятно будет…
