Странно, что он не выдал.
Нашла уже… только не примет… холопа-то… в зятья… и правду говорит Никодим… позор… в столице такого еще не случалось, чтобы боярыня родовитая и за холопа… и не только в столице, во всем царстве Росском.
Как приключилось подобное?
Она ведь и не думала. И не чаяла. И по первости… ей просто нравилось, что ею восхищаются. А и какой бабе это по сердцу не придется? Никто и никогда еще не смотрел на Люциану с этаким восторгом, будто она — сама Божиня… а после-то…
…он ведь не глупый.
Только говорят, что все холопы — дурноваты. А Фрол… ему сперва знаний не хватало. Откудова им взяться-то? У него не было учителей, чтобы объясняли, показывали…
…зачем затеяли?
Петухи.
А она курица, если мается, не способная на поле ступить. Чего тогда пришла? Рассветный час, холодный. И ветерок шевелит шаль полупрозрачную, отцовский подарок. Диво дивное, вроде и шелк, а видно сквозь него, будто и нету этое ткани.
На плечи накинешь — и красиво, и греет…
Сердце не согреть.
…не примут.
…и батюшка отречется. Может, конечно, и простит… конечно, простит… потом, когда отгорит, откричится… но все одно от дома откажет. Ради сестрицы, которая в невестин возраст вошла.
И из столицы уехать придется.
Куда?
Громыхнуло. И Люциана, подхватив юбки, побежала… мокрая трава, скользкая… а до полосы деревьев далече. Но она успеет.
Остановит.
Не позволит одному другого убить… она ведь за тем сюда и явилась, чтобы остановить. А что медлила, так она ведь живая, а живому человеку свойственно сомневаться.
Алая молния разрезала небо.
И загудела земля, отзываясь на огонь. Ветром ледяным хлестануло по лицу, едва не опрокидывая.
— Стойте! — Голос Люцианы развеялся на этом ветру.
Завыло.
Застонало небо. Выгнулось, закрутило черный столп вихревой.
— Стойте вы, безумцы!
…а ведь выбора не станет, если один другого…
…стерпится — слюбится, нашептывал голос разума. Зачем уезжать. Бросать все… ведь иначе быть может… дом в столице… батюшка стареет, у него дар слабенький, такого ненадолго хватит. И Люцианина выходка здоровья подорвет. А если остаться… за ним приглядеть можно будет.
За сестрицею, которая дурное затеяла.
Отговорить…
…и Акадэмия… при ней сыщется для Люцианы местечко, ежель попросить по-родственному.
Любовь? У всех приключается. Отболит. Зарастет. Годы пройдут, с усмешкою сама вспоминать станет дурь эту девичью… боярыня и холоп… смешно ведь…
Не смешно.
Деревья захрустели и поломились, что спички.
— Остановитесь! — Порыв ветра закрутил Люциану, опутал прозрачною сеткой заморское шали. — Пожалуйста…
…страшно стало.
Не слышат.
Не разумеют. Сошлись смертным боем… оба магики, и не из слабых, куда сильней ее, Люцианы… ее попросту раздавит. Или спалит, или… не один, так другой… как мошку, которая… вот тебе… промедлила… выбора боялась. Без выбора — это облегчение, хуже, когда есть он. И только от тебя зависит. Как выберешь, так и жить станешь…
…а она не знала, как жить ей. И так плохо, и этак нехорошо…
Зазмеились корни.
И проломили броню ледяную, сковавшую землю. Полыхнуло огнем и в самое лицо.
— Стойте! — Люциана сама остановилась, едва сумела, удержалась над темной пастью расщелины. — Да стойте же вы!
Расплакалась.
Никогда-то не плакала прежде, а теперь вот от бессилия, от злости глухой на себя. Ведь могла бы… упредить… сказать кому, что затевается… попросить… Фрола попросить… Архипа… нет, тот знал. У Фрола от него секретов нет.
Одобрял ли?
Сомнительно. Не в его натуре, но молчал, поскольку нельзя предавать друзей, даже если предательство это им во благо.
И как теперь?
— Пожалуйста. — Получился не крик, а сдавленный писк. — Пожалуйста…
И слезы текут по щекам.
Или снег тает, коснувшись кожи? И можно повторять сотню раз, что не виновата, что давно они друг с другом, с самого первого дня, когда приняли холопа в Акадэмию… когда вышло так, что этот самый холоп сильней многих бояр родовитых, когда она…
…не она.
Сами.
— Стойте… — С ладони сорвались крохотные молнии и растворились в кипении силы. Небо гудело, дрожало, того и гляди лопнет, пойдет трещинами молний. Земля тряслась. То расползались разрывы, то срастались… выгорела зеленая трава.
А что не сгорело — вымерзло.
Срезало ее ледяными косами ливня. Сбило градом.
Скрутило.
От силы, выплеснувшейся в никуда, воздух сделался густым, тяжелым. И Люциана перестала понимать, где находится. Она стояла и повторяла, хотя никто не мог бы ее услышать:
— Прекратите… пожалуйста… прекратите…
Все и вправду прекратилось в одночасье. И издалека донесся сдавленный крик:
— Хватит…
Хватит.
Небу. Земле… хватит… ей тоже… она не хочет быть здесь. Она… вернется в общежитие. Закроется. Навек… или до вечера хотя бы… она…
Прояснилось. Будто кто-то свыше чистою тряпицей вытер мир. Наспех. Оттого и остались грязные разводы талое воды и земли, покрытой оспинами ям. Недопаленный лес. Недомученные травы… недо…
А ведь она почти дошла. Сейчас Люциана явственно видела — поляну рукотворную посеред остатков леска. Спекшаяся корка земли, которая и не земля вовсе — камень уже бесплодный. Лужи… если лужи… не вода в них, а грязь черно-бурая, не то с глины, не то с крови.
И в луже такой барахтается, неспособный встать, Никодим.
Руки скользят.
Он то встает, то вновь падает в грязь, которой покрылся с ног до головы. И белый кафтан, и сапоги лаковые с заломами, и волосы… и сам он ныне похож на чудище диковинное… уродлив.
И смешон.
Люциана не хотела смеяться, но… стало вдруг легко.
Живы.
Оба ведь живы. И Фрол вот, тоже изгваздавшийся по самую макушку, стоит, к поломанной сосенке прислонился и стоит, дух переводит. И Никодим… пусть нелеп, но ведь живой… как есть живой… и нет, не тому Люциана радуется, что беспокоилась за него.
Не за него.
За Фрола.
Никодимовой смерти ему бы не простили.
Суд.
Блокировка дара.
И смерть следом, потому что Никодимов батюшка все бы сделал за-ради смерти.
