Он примолк, выдохнул тяжко.
— И с Курбичами так же… были и сгинули. Куда? Когда? Ежель судили б… но нет, не судили… просто явилися одного дня на пир царский… и домой выехали. А не доехали. Такого она тебе не сказывала? Нет? И я думаю… ни к чему лишние печали…
— Я не думаю…
— Не думаешь. И никто не думает. Вам сказано, что бояре — зло суть, каждый о своем печется. Так это ж нормальне. Ты тоже небось о своем радеешь, а не об обчественном.
В этом была доля истины. И Кирей не стал спорить.
— Батош-Жиневские… смутьяны… да Мирослав человеком был тишайшим. Он кроме книжек своих не видел ничего. И царицу принял, что родную. Радый был, что братец, наконец, счастие свое отыскал. Тьфу… от иного счастья не сбежишь… это ему Божиней воздалось… и нам, грешным, которым старая царица не по нраву была. Нате вам новую, радуйтесь…
Он кипел.
Давним гневом. Злостью. И Кирей не мешал. Слушал.
Интересное… нет, кое-что он знал, от иных слухов, как ни крути, никуда не денешься, особенно когда слухи эти столь интересны. Были и сгинули… выехали и не доехали…
— И чем все закончилося? Где Мирослав? А нету… казнили… как заговорщика и смутьяна… или, может, как наследника законного? Самое интересное знаешь что? — Боярин наклонился, оперся руками в подлокотники кресла резные. Лицом к лицу он был еще более страшен.
Видны стали и шрамы белые.
И рубленое ухо, до того прикрытое космами.
Пахнуло пивом кислым, капустою.
— А то, что не дожил он до казни. Преставился. И знающие люди сказывали, будто бы смерть его мучительною была… его ж под замком в покоях царских держали. С уважением. С почетом. На дыбе не мучили. Вовсе думали сослать, потому как слабые доказательства были… слабые… письма подметные? А кто их писал? Свидетели? Тати темные, которые за монетку и послабление саму Божиню оговорят… нет, не присудили б его бояре на смерть. И он об том ведал. А еще, душа светлая, верил в брата, что разберется тот с наветами… на другой день назначено было ему перед Думою выступать, держать ответ по делам своим. И ему было что сказать…
Боярин дыхнул.
И Кирей с трудом удержался, чтобы не поморщиться — гнилым было дыхание.
Черным.
Диво… и надобно бы Лойко сказать? Или не стоит? В дела чужие семейные нос совать себе дороже.
— Я с ним беседовал накануне. Не верилось вот, что Мирослав трона возжелал… нет, не верилось… он был печален. И сказал, что завтра… что тошно ему так ошибиться… а ночью его не стало. Сердце… да… только сказали, что сердце это не просто так стало. Вырвали его из груди…
Боярин с силой оттолкнулся от кресла.
Распрямился.
— И кому бы то сделать?
— Царице? — Кирей встал. — Конечно… всегда виновен чужой. А она для вас чужой была… ты говоришь, таилась. А если б не таилась, разве вы б дозволили дитя доносить? Устроили б несчастный случай. С лестницы там сверзлась. Или в бане угорела. Или еще что… родила не при вас? Так опять же, знать, были причины… пропавшие ваши… так с чего ты, боярин, решил, будто она виновная? Нет… они семьями пропадали, а Батош-Жиневские живы. Жена в монастыре, как положено. Сын вон в Акадэмии учится… магиком станет. Дочки… думаю, видывал ты их, раз надумал сына женить.
Боярин насупился.
И дышал тяжко.
— А сердце… что ж, нехорошо говорить такое, но… не все книжные тропы белы да чисты. Ты говоришь, что Батош-Жиневский ученым был. А никогда не задавался вопросом, какою наукой увлекся он?
Боярин сопел.
Сердито.
И гнев, клокотавший в этом теле, не стихал. Не поверит ни слову.
— Спроси… а лучше спроси про книги, которые в поместье изъяли. Попроси заглянуть. Она позволит. И прочесть даст. В тебе-то дара нет, боярин. Тебе-то их читать безопасно… за иные знания кровью платят. Обычно чужой, но когда ее не остается, то и своею приходится. Так что, боярин, взято с него было по заслугам. И не людьми вовсе…
Молчание.
Тихо.
Слышно, как стучит в разноцветное окошко муха… гудят слюдяные крыльца, плюхается тяжко тело. И скребется она, ворочается, норовя в щелочку махонькую протиснуться.
Скоро пригреет солнышко, и мух станет множество великое. Будут ползать, что по стенам расписным, что по потолкам, соглядатаями. И не спасут от них ни ленты, медом пропитанные, ни отрава мушина, ни мухоловки…
— Нет, боярин… не найдем мы правого. И виновного не отыщем. — Кирей убрал флягу, пояс поправил. — Я для чего ехал… сказать тебе, что есть уже у меня невеста. И одной доволи…
— Нашел невесту… девку… тьфу.
Посветлели глаза боярина, отступил гнев, а с ним и запах дурной, темный, о болезни упреждавший.
— Уж какая есть… тебе ль не ведать?
— Ведаю… дуришь ты старика. — Боярин усмехнулся кривовато. И вдруг спросил: — Что, тяжко?
— Как есть.
Жаловаться Кирей не привык.
— Воли охота… помнится, я когда на границе жил… беден был, не мышь, конечно, но и… конь, броня да сабля, а остальное — воинская удача. Вы к нам ходили. Мы к вам. А там как уж свезет. Кто в землицу сляжет, степные травы кормить, а кто и при золоте-серебре… да… зато понятно. Тут друг. Там враг… эх, благодать… и главное, что свободен ты и телом, и духом…
Он вздохнул тяжко.
— Потом большего захотелося… да… а душа в степи просится. Душе золото ни к чему. Слушай ее, азарин… а про дело это ты подумай… тебе все одно, кого невестою звать, а ей хоть малая, да защита.
— Что?
Этакого поворота Кирей не ожидал. Боярин же присел на ближний стул, зачерпнул горсть орешков каленых и стал их пальцами давить.
— Седмицы две пришла ко мне девка. Сенная девка, из простых, с записочкою… мол, есть ко мне дело… их блюли прежде, за кажным шагом смотрели. А ныне других забот стало, вот и позабыли… Ружана приходила. Младшенькая. Хорошая девка, азарин. Пригляделся бы. Вторая-то потише, скромница, моему б по душе пришлась бы… он-то у меня гонорливый, что петух, а эта — чиста курочка… от и жили б душа в душу.
— Так просватали же твою курочку…
Боярин только сплюнул, мол, вот он где это сватовство видывал.
— Ружана за сестрицу беспокоилась. Сонной та стала. А сны-то дурные… до того дурные, что слабнуть стала. И спит цельными днями, ворочается, стонет, а будить станешь — не добудишься.
— Больная?
— Целители твердят, что здоровая. А главное, что и Ружане беспокойно. Говорит, что будто бы смотрит кто-то и недобрым глазом. Дар у нее слабенький имеется. Чует она… и я сам, хоть и без дара, но чуял… стоим, беседу ведем, вокруг никого, а все одно будто бы взгляд чужой спину мозолит. На шубуршание жаловалась, на теней, на… и молила забрать ее. Царица перечить не станет, если в невесты…
