Голос Мора доносился словно бы издали, но вместе с тем заглушал все прочие звуки. Не только звуки. Один за другим исчезали запахи. Тонкие цветочные. И густой тяжелый — травы.
Прикосновение ветра.
Сухость во рту.
И зуд на шее… вчера, не иначе, комар укусил.
В какой-то миг показалось, что весь мир исчез, включая его, Ерему. Он забыл, как дышать. И сердце остановилось, Ерема понял, что еще немного — и умрет.
Не позволили.
Он очнулся именно тогда, когда заклятье оборвалось. Дымка его, древней магии, забытой и ныне разбуженной, повисла над поляной.
Мор перехватил петуха за шею.
Тот беспомощно дернулся и издал протяжный клокочущий звук. Но нож его прервал. Петушиная алая кровь хлынула на полотно, просочилась на землю…
И дымка полыхнула.
Алым.
Черным.
Воздух исчез.
Магия проникла в кожу, и Ереме показалось, что кожу с него содрали. Он с трудом удержался, чтобы не закричать. Впрочем, вряд ли ему позволено было.
Древняя сила наполняла его тело.
До краев.
И за края.
Она грозила разорвать мышцы, перекрутить кости, расплавить его, превратить в пепел, а пепел смешать с землей… сила, подпитанная кровью, прибывала… и прибывала…
…и когда он вновь умер, что-то внутри треснуло.
Хрустнуло.
Рассыпалось.
И сознание все же ускользнуло.
…Ерема падал во тьму.
Он был тьмой.
Он был.
Наверное, был…
…когда-то прежде…
Мор склонился над человеком, лежавшим на траве, желая убедиться, что тот жив. Ерема дышал. Слабо, но дышал.
— Хилые ныне царевичи пошли, — хмыкнул человек, поднимаясь с колен. — Но ничего, очухаешься…
Он хлопнул Ерему по щеке.
И, оттянув веки, заглянул в глаза.
— …очухаешься и будешь помнить… что он будет помнить?
— …ничего, — ответил он сам себе. — Ничего лишнего. Обряд. И то, что обряд удался… пожалуй, хватит с тебя, верно?
Ерема захрипел.
— Нет, дорогой… рано тебе еще… рано… — Мор надавил на шею, и царевич обмяк. Мор сунул пальцы в рот, заставил раскрыться и осторожно влил тягучую темную жидкость. — Вот так оно лучше будет… что ж, мы сдержали слово.
Он вытер с лица Еремы красные полосы. И повторил изменившимся голосом:
— Определенно сдержали.
Ерема очнулся, когда солнце уже на треть поднялось над далекой линией леса. Он открыл глаза, пытаясь вспомнить, где находится и как оказался в этом месте.
Вспомнил.
Поднял руку. Пошевелил пальцами. Пальцы шевелились, а вот руку покалывало. Левая нога занемела, когда упал, подвернул нехорошо… Ерема сел.
Ощупал лицо.
Шею.
Закрыл глаза, силясь отрешиться от звуков и запахов. Не вышло. Одуряюще пахла медуница, манила диких пчел, которые уже вились над лугом. Тяжело гудели шмели. И жаворонок в поднебесье надрывался. А в Ереме ничего-то и не переменилось.
Он встал, преодолев предательскую слабость. Мотнул головой…
…но ведь что-то да должно было измениться?
Или не на него смотреть надо, он что, в нем всегда было человеческого больше, а звери, они чувствительнее… и если так, то Елисей первым поймет, что свободен.
Вопросы появятся.
Нет, остальным он не признается, во всяком случае, не сразу признается, а вот Ереме не избежать разговора. Солгать? Сказать, что просто заклятье само собой истончилось. Ведь бывает же такое, что без подпитки заклятия рушатся…
Нет, Лис не настолько глуп, да и знает разницу между заклятьем и обрядом.
Тогда…
…про Мора говорить не стоит.
А вот записи… в библиотеке нашел листочек… в книге прятался… в тех самых описаниях урядника или в еще какой ерунде. Прятался. Забыли его, а Ерема нашел. Именно. И решил попробовать. А не говорил… не говорил, потому что рассказывать было нечего. Вдруг бы не вышло?
Он вдохнул теплый воздух, напоенный запахами…
…когда-то напоенный. Теперь запахи разом поблекли, некоторые вовсе исчезли. И значит, получилось? Из Еремы ушла волчья суть?
Он прислушался.
Кузнечиков вот слышит. Да и как не слышать, когда вовсю разошлись, день приветствуя. А вот чтобы мыши там или ястреб…
Получилось!
Кто проводил обряд? Магик. Ерема нашел. Нанял. Представился… конечно, вымышленным именем, правильнее было бы сказать, другим вымышленным именем, но не суть важно. И этот самый магик не знал, что за обряд проводит. Его дело было заклятье прочесть и петуху горло перерезать.
Поверит?
Может, да, а может… скорее даже да, ведь волки не склонны к сомнениям.
Ерема сжег ставшую ненужной ткань. Хлеб, напитавшийся черною силой, прикопал прямо на поле, попросив у земли прощения. Если б он мог иначе…
…мог. Но не ценой разума брата своего.
К Полигону он шел, ковыляя. Затекшая нога и не думала расхаживаться. Да и само тело было словно чужим. Ерема остановился на краю поля, переводя дух.
Оглянулся.
Пусто.
Только жаворонок в поднебесье прямо заливается…
— Саксоны, говоришь? — Люциана Береславовна вышивку отложила. От за все нашие прошлые встречи я убедилася, что мастерица она редкостная.
А толку-то?
Нет, глядишь на этакую красоту, любуешься, вот уж руки золотые, пальцы жемчужные. А она будто и не видит того. Для ней сие — обыкновенственно. От если б магические ейные способности заценила я, тогда да, дело иное…
— Саксоны… — Она провела пальчикам по шелку. — Вполне логично, что у них в этом деле собственный интерес имеется. Как и у норманнов. Им наше царство любить не за что, это ты верно подметила. И земли, некогда отвоеванные, они б не отказались вернуть…
Люциана Береславовна указала на полочку:
— Подайте, будьте любезны, альбом с картами…
Этот я уже ведала. Толстенная книжижища в кожаном переплете да с железными уголками. И норову скверного, оные уголки так и норовят в руку вцепиться, синяков понаставить. Да и сама книга, как удержать.
Я ее на стол и бухнула.
Ух, пока донесла — упарилася. Отчего у магиков что ни книга, то огроменная да тяжеленная? Неужто в иных магия не удерживается? А может, дело в ином? Небось магика с тонкою книжицею народ уважать не буде. А где уважения нету, там и смута близехонько. С этакою ж томиной попробуй-ка побунтуй. Сразу видать — мудрости в ней не на один пуд, а еще чары… или за просто так смутьяну по лбу приложить можно… всяко польза.
