Растут.
— Идем, Зослава…
Поднялися на другой поверх.
И вновь же коридорчик.
Окошки.
Правда, на них не с лавандою горшочки, а с белоцветом, коий в народе мужскою травою кличут, мол, и силы придает, и рассудок проясняет, и от винопития удерживает. Может, конечно, не для того он сажен, но все смешно.
У дверей, дубовых, солидных, с медною табличкой — ишь сверкает, начищенная, — Люциана Береславовна замерла. И на миг единый почудилося мне, что отступится она.
Оглянулась.
Меня увидела, будто забыла, что следом иду, вздрогнула и постучала. Вежливо так. А сама еще прямей сделалася. И бледней. Рученьки опустила. Кулаки разжала. Стоит, небось улыбается куклою восковою…
И я стою.
А открывать нам не торопятся. Неудобственно… время-то позднее, за окошком темень темная, люди нормальные давно уже спать ушли…
…может, и Фрол Аксютович прилег? А что, он-то в годах, да и без годов мужики многие полежать любят. Вона, Ивашка наш, хоть третий десяток разменял, а только и норовит прикорнуть. И все-то жалится, дескать, устает крепко. А с чего уставать, когда он только и делает, что мамины вареники лопает, да помпушки, да булки? А Фрол Аксютович работу работает.
И чарует.
И…
…додумать я не успела. Дверь приотворилась.
— Вечера доброго, — молвила Люциана Береславовна. А голос-то, голос таков, что озеро выморозить можно до самого донышка. Небось когда б мне таким голосом вечера доброго пожелали, я б уверилась, что ни этот, ни другой какой на седмицы добрыми точне не будут.
— Доброго, — отозвался Фрол Аксютович, волосья встрепанные приглаживая. — Ты несколько не вовремя.
— Извини, но… дело есть.
— До утра не подождет?
— Сам решай. Это ваших поисков касается. Тут у Зославы беседа недавно состоялась… с ее родственницей. О саксонской моде, — говорит, и кажное словечко, что камень, на порог падает. И вид-то горделивый, неприступный.
От же ж… вроде умная женщина, а глупство делает.
Коль вид неприступный, то как мужику-то подступиться? Может, он и сам радый был бы, да боится. Бабка моя сказывала, что мужики, оне дюже пугливые. Подлезешь к такой от и гордость свою поранишь. Она ж после болеть будет.
— Опять ты… — Хотел он что-то еще сказать, да замолк. Посторонился, нас пропускаючи. — Проходите. Велимира, на сегодня, пожалуй, хватит…
…от уж кого я тут увидать не чаяла, так боярыню нашую.
Она ж с креселка встала, поправила запястья.
Меня увидав, зарумянилась крепко.
И глаза долу опустила.
А сама-то… платье простое, волосы под плат убраны. И вид виноватый.
— Завтра в то же время? — спросила тихонечко, шепоточком.
— Конечно…
Ох, каким взглядом Люциана Береславовна боярыню проводила… с такого взгляду вороны на лету замерзають. А Велимира ничего, за двери вышла и за собой прикрыла.
— Надеюсь, — сварливо осведомился Фрол Аксютович, — лишнего говорить ты не станешь?
— Конечно, не стану… лишнего… — Люциана на кресло мне указала. — Присаживайтесь, Зослава. И повторите здесь, что мне говорили…
Я и повторила, мне не тяжко.
А после еще раз для Архипу Полуэктовича, в покоях которого, на счастие, никаких таких девиц не имелося, но имелся только сам Архип, полуголый и мрачный. Завидевши меня, он испустил вздох, аккурат, что моя бабка намедни, и произнес:
— И тут от вас спасения нету…
А мне вдруг подумалося, что во втором своем обличьи он какой-никакой девкою и не побрезговал бы. После подумалося, что в этоем деле я поперед Велимиры пойду. Она-то хоть и боярыня, но тощевата, приличному вивернию на один зуб будет, и то в оном зубу бисер позастревает — не выковыряешь. То ли дело я, меня и на обеду достанет, и на ужин, коль обедать с экономией, позастанется.
Как-то вот сразу и неуютно сделалося под желтыми глазами.
— Я… — икнула, — не нарочно. Послали меня за вами… там… Фрол Аксютович и Люциана…
— Там? — Архип Полуэктович рубаху таки на плечи могутные набросил. А значит, переворачиваться в виверния не станет. В рубахе-то оно неудобственно, одежа на человека шитая, а не на тварь чешуястую и клыкастую.
Порвется.
А на кажный оборот по рубахе тратить — этак и по миру пойти недолго.
— Там, — кивнула я.
— Вдвоем?
— Ага…
— Давно?
— С полминутки… — Он же ж сам не открывал долгехонько.
— И не поубивали друг дружку? Надо же, какой небывалый прогресс… — Он разом и подобрел, от я прям шкурою ощутила, что жрать меня не станут.
Но запомнят.
И ежель допущу промашечку в учебе, то точно… а я ж на завтрего недоучила главу, в коией сказывалось про то, какой из щитов супроть каких чаров созданный и применен быть должен.
Он же ж проверкою грозился.
— А вы, Зослава, благотворно на людей влияете…
…ага, до того благотворно, что… как вошла, так и замерла. Может, и не поубивали один одного, но не замирилися.
Вона, сидит Люциана, что палку проглотивши — бабка, помнится, сказывала, что в прежние далекие времена ведьмы матерые на метлах летали. И стало быть, днем, чтоб метлу никто не споганил черною работой, оные метлы глотали. И мне все думалося, как же ж так, это ж чтобы цельная метлища и в человека влезла. А на Люциану гляжу и понимаю — влезла б, отчего б не влезть.
И прутья б Фролу Аксютовичу досталися… с чего б иначей ему мрачному быть, будто бы окромя этих прутьев он ничегошеньки и не емши?
— Рассказывайте, — сухо обронил Фрол Аксютович.
И Люциана кивнула.
Дескать, рассказывай. Рассказала, куда мне деваться-то? Архип Полуэктович слухал молча, ногтем клык поскребывал. И главное, что взгляд был прям Задуменный, аккурат у Ивашки, когда он и наетый вроде был, и при пирогах. От помню, лежит и любуется оными пирогами, размышляет, сколько еще их в брюхе уместится…
…я икнула.
И Фрол Аксютович подал стакан с водицею.
Нет, на людях жрать не станет. Да и… он же ж Наставник. Ему нашие душеньки вручены не для пожратия, но исключительно, чтоб постигали мы всякоразные науки, в оных укреплялся. И вообще… он сам сказывал, студиозусы ныне пересчитны. Если их жрать, то в отчетностях ладу не будет.
— От оно как… наша Зослава и к саксонам влезть умудрилась. Талант! Или это у вас призвание душевное?
— Не. — Я головушку опустила, хотя ж виноватою себя не чувствовала. — Это не я, это бабка…
