Алинка хотела было пойти домой, позвонить Заиловой и рассказать о своей любви. Ведь должна же она хоть с кем-нибудь поделиться ЭТИМ! Может, действительно станет легче. Но что-то подсказывало ей, что об этом рассказывать нельзя. Никому нельзя, никогда! Чтоб не вынули, не намотали, не бросили под ноги, на потеху досужим взглядам.
На следующее же утро Заилова позвонила сама и извинилась. Алинка промолчала. Вообще разговор был коротким и очень натянутым.
— Я, может, помешала тебе? — спросила Заилова, и Алинка не сразу ответила:
— Да как сказать. Не чтобы очень… Я проигрываю гаммы.
— А-а… — протянула Заилова понимающе и добавила сбивчивой скороговоркой: — Аль, я тебе все наврала. Никуда я с Витькой не ходила. Он пригласил, ему просто нечего было делать, а потом передумал. Вот я на него и обозлилась.
«Как же, — нахмурилась Алина, — передумал… Откуда же он так поздно возвращался?» Да и тогда, у подъезда, когда Антон ее чуть было не поцеловал, она же почувствовала его присутствие. Почувствовала! Интуитивно догадалась и отогнала это ощущение. А он все видел — как они стояли у подъезда, как Антошка гладил ее волосы, как тянулись их губы навстречу друг другу.
— А то, может, в гости зайдешь? — пригласила Ленка.
— Нет, — сухо ответила Алина. — Пока!
Выходя из своей комнаты на кухню, где отец пил чай, Алинка смотрела себе под ноги. Она боялась, что сейчас папа увидит ее глаза, полные слез, и станет тормошить своими расспросами и донимать утешениями.
Отец пил чай и заедал его наскоро приготовленным бутербродом. Бутерброды он делал фирменные. «А-ля Седых» — называл он их, смеясь, укладывая на кусочек хлеба картофельное пюре, размазывая его маслом и поливая кетчупом, потом добавлял салатный лист или тонкие ломтики огурцов, разрезанных не поперек колечками, а вдоль, длинными лентами, и половинку, тоже вдоль поделенной, котлеты.
— И сытно, и вкусно! — поднимал он кверху указательный палец. Таким вот основательным бутербродом заедал Николай Иванович сладкий и крепкий душистый чай.
— А, дочь! Совсем забыл, тебе еще с вечера письмо. — Он вполоборота повернулся к ней, но глаз от газеты так и не оторвал. — Ты знаешь, оно почему-то без штемпеля… — Отец на минутку умолк, и Алинка в нетерпении стала его тормошить. — Странно, надо же! — отреагировал он на какую-то статью в газете и спохватился: — Ах да, на трюмо.
— Где? — уже из прихожей донесся голос дочери.
— Под журналом посмотри.
Но Алинка уже отыскала письмо и судорожно, волнуясь и вибрируя всем телом, стала вскрывать его. Она ожидала, что, возможно… Ах, нет, — разочарованно вздохнула она, прочитав в первую очередь подпись: «ЮЮ. Я.»
Письмо было написано неровными буквами разной величины и наклона. Казалось, что его пишет едва научившийся держать авторучку первоклашка. Алинка улыбнулась. Разочарование покинуло ее. Все-таки действительно хороший он мальчик, от его присутствия, пусть чисто символического, в виде всего лишь листка бумаги, становится как-то спокойно и уверенно. Алинка, запрокинув лицо кверху, прикрыла глаза. Ей так хотелось увидеть лицо Антона, но вместо Антошкиного перед ней возникло улыбчивое и одновременно отстраненное и чужое лицо Виктора. Тьфу ты, наваждение какое-то! Алина встряхнула головой и стала читать:
«Господи, хорошая моя, сладкая! Наверное, я сошел с ума». — «Это мне?» — засомневалась Алинка и еще раз прикрыла веки. «Как же? Я ведь не люблю его», — ей стало отчего-то неловко, но все равно хорошо и приятно.
«…Ну почему люди придумывают себе страдания, почему навлекают на себя мучения и „мятутся“ раненой душой, и не находят себе места, и называют это — любовью???»
«Поэт просто! — восхитилась Алинка. Глаза ее побежали по тексту, как жадный язычок пламени по сухой траве. — Если бы это были Витькины слова! Ах, если бы…»
«…А если это любовь, то почему она поражает сердце, словно болезнь? Почему от нее не становится светло и божественно?»
«Действительно, почему?» — мелькнуло в Алинкиной голове.
«…Я не могу без тебя. Так стремительно ты появилась в моей жизни. Так долго мы были знакомы, а заметил тебя совсем недавно, и ты сразу безжалостно порушила в ней все, что было построено до сих пор. Все мысли мои о тебе, все сомнения и переживания связаны с тобой. Я хочу тебя видеть. Все время хочу видеть! И слышать, и чувствовать! Мне ничего не надо от Неба, и, если бы меня спросили, каково мое самое сокровенное желание, я бы не задумываясь ответил: хочу, чтобы ты появилась на пороге моей комнаты. Хочу, милая моя! Безумно хочу!
Я понимаю, у тебя своя жизнь, куча забот и проблем, но в тот день, когда я едва прикоснулся своими губами к твоим, у меня все перевернулось внутри. Все перевернулось.
Ты ушла, а я остался с запахом твоего присутствия и вкусом твоего дыхания. И нет на земле такой силы, чтобы заставить меня забыть это.
Мне хочется жить и не хочется. Хочется, потому что есть ты. А не хочется, потому что тебя нет. Ты есть, но как в капсуле на космической орбите, где-то далеко-далеко. Вроде бы даже, когда ты рядом, все равно — не со мной.
Где ты, ну где же ты? Хотя…
Тебя нет. Может, нет в моей жизни, а может, нет и вовсе. Правда, иногда мне кажется, что нет и меня. Может, так было бы лучше, если бы не было меня?
Хорошая моя, если это не любовь, то почему так больно? Вот, собственно, и все.
ЮЮ. Я»
Алинка прижала письмо к груди и медленно пошла в комнату. Прикрыв за собой дверь, она села к пианино, но поняла, что так и не сможет оторвать этот листочек от себя. «Странно, — думала Алинка, — сколько лет, с первого класса, я знаю Антошку, но даже и предположить не могла, что он может так писать. За сочинения у Антона никогда не стояло больше трояка. Хотя, если вдуматься, кто из нас любит делать то, к чему принуждают? В сочинении задана тема, существуют определенные правила написания, какая-то своя строгая система изложения мысли. Она вдруг вспомнила, что Зинаида Филипповна всегда требовала к сочинению прикладывать еще и листочек с обязательным планом. Даже на тему „Как я провел летние каникулы“ требовался план. По пунктикам: а), б), в)… Спятить можно. Попробуй к этому письму составить план. Или нет, попробуй написать такое письмо по плану».
Алинка улыбнулась, встала из-за пианино и подошла к окну. За окном опускались сумерки. По дорожке бежала большая мохнатая собака, вездесущая тетя Клава зорко высматривала со своего наблюдательного поста, коим для нее служил пенечек на пригорке, хоть что-нибудь, достойное внимания для завтрашних сплетен. Видимо, происходящее перед ее взором показалось ей малоинтересным и неубедительным, потому что она как-то уж слишком резво поднялась и пошла к подъезду. А может, просто озябла?
Алинка подумала, вот бы хорошо было влюбиться в Антона! Где-то она слышала, что человек любит ровно настолько, насколько он воображает себе, что любит.
