Он мягко обнял Алинку и попытался привлечь ее к себе. Алинка освободилась из его рук. Джон присел в кровати, и взгляд его стал озабоченным.
Он что-то спросил на венгерском языке, и Алинка, удивляясь тому, что еще вчера так беззаботно беседовала с ним и все понимала, пожала плечами. Джон бросил на нее быстрый встревоженный взгляд, встал с постели и подошел близко-близко. Он снова положил ей руки на плечи и, дыша в затылок, стал говорить нежным и тихим голосом. Алинка снова ничего не поняла. Тогда Джон, скользя рассеянным взглядом по стенам, беспомощно взмахнул руками. Он вышел в ванную, включил воду и стал мыться. Вода радостно бренчала по чугунной ванне, беззаботно клокотала и рассеивала напряженное Алинкино внимание. Стыд отпустил, осталось зыбкое чувство неловкости, будто бы она совершила какой-то проступок, будучи не в себе, а, стало быть, и не вполне несет за него ответственность.
За завтраком Алинка чувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Джона, но стоило ей вскинуть на него глаза, как тот ускользал от ее зрачков. Он медленно и словно нехотя ел салат. Голоса в зале смешивались с легкой оркестровой музыкой, официанты быстро и бесшумно сновали между столиками, поднося блюда и убирая пустую посуду. Люди смеялись, шутили, разговаривали деловыми голосами, о чем-то перешептывались. И только за их столиком царило гробовое молчание.
Когда подошел официант, Алинка остановила его жестом и спросила на английском:
— Простите, мне нужен телефон. Я хотела бы позвонить.
Официант кивнул и отошел. Алинка раздосадованно вздохнула, думая, что тот, ничего не поняв, просто покинул их. Но из двери, за которой он скрылся, вышел другой человек.
— Вы что-то хотели? — спросил он, страшно коверкая язык и глядя на Джона. Джон ответил ему по-венгерски, и тот любезно улыбнулся Алинке. Он повторил свой вопрос на жутком английском языке, и Алинка поморщилась. Тогда Джон снова что-то сказал ему, и он, улыбнувшись еще любезнее и шире, продублировал то же самое на приличном русском.
— О! Мне нужно позвонить! Как славно, что вы знаете русский язык, — Алинка прямо-таки расцвела и просияла от несказанного удовольствия говорить на родном языке. — Оказывается, в этой стране русский знают лучше английского, — предположила она.
— О, да, здесь много русских. Еще со времен войны. И в нынешнее время сюда приезжает немало. Мы же соседи, не так ли? А телефон там, — он указал рукой в направлении служебного выхода. — Я вас проведу, если желаете.
Алинка поднялась, но тут Джон взял ее за руку и, подняв умоляющий взгляд на метрдотеля, тихо попросил его о чем-то.
Метрдотель вынул из вазы свежую розу и поднес ее Алинке. Джон с пониманием посмотрел на растерянное лицо девушки, и метрдотель торжественно произнес:
— Этот молодой человек делает вам предложение.
— Что? — Алинка взглянула во властные и в то же время беспомощные глаза Джона. Черный колдовской свет стал медленно обволакивать ее.
Метрдотель наблюдал эту сцену с нескрываемым любопытством и затаенной усмешкой в уголках темных губ.
— Он предлагает вам руку и сердце, — разъяснил метрдотель. Алинка не могла отвести взгляда от требовательных и внимательных глаз Джона.
Она чуть не кивнула согласно, но вовремя спохватилась.
— Но я, понимаете, я… — она отчаянно перевела взгляд на посредника. — Я не могу! — внезапно вымолвила она и обессиленно опустилась на стул, положив на локти голову.
— Почему? — метрдотель прикоснулся к ее плечу. — Почему? Он говорит, что любит вас.
— Но я… Я не могу, — снова растерянно произнесла Алинка. — Мы знакомы всего два дня. Я не могу!
— Ну и что? Подумаешь, два дня. Вы знаете, что сказал один известный человек, проживший в счастливом браке всю свою жизнь, когда у него спросили, не сожалеет ли он, что так скоропалительно принял решение о выборе жены. Они были знакомы всего четыре дня до того, как он сделал ей предложение. Он сказал, я жалею, что потерял эти четыре дня.
— Да-да, — закивала Алинка. — Я понимаю. Я все, конечно же, понимаю. И скажите… ему, — она кивнула в сторону выжидающего Джона, — что он прекрасный человек, и что я… Что я за все ему благодарна. Но я, понимаете, люблю другого.
Алинка виновато поставила розу в вазу и торопливо направилась к телефону. Метрдотель долго и путано что-то объяснял поникшему Джону и никак не мог объяснить. Но это же так просто — Алинка любит другого. А то, что происходило с ней вчера, — это случайное и необъяснимое помутнение рассудка. Здесь все опьяняло ее: коньяк, воздух, люди, пейзажи, архитектура и еще что-то такое, чему она не могла дать названия.
3
Тогда, в первый свой приезд в Будапешт, Алинка еще и не подозревала, что где-то рядом, на одной из тех улиц, по которым проезжала машина Джона, живет Витька. Если бы уже в то время она знала об этом, то неужели стала бы сидеть в пивнице, танцевать под цыганские скрипки, а затем ехать с мужчиной, которого увидела впервые, куда-то на ночь.
Конечно же, нет. Она не стала бы терять ни секундочки драгоценного времени, а сразу же занялась бы поисками Витьки. Боже мой, как же ее томило, как терзало это заколдованное имя! Так, что, выходя из состояния грез, она все еще видела перед собой глубокие, чуть насмешливые и дерзкие глаза Витьки. Даже когда она села в поезд и поехала, вопреки необходимости быть рядом с отцом, в свой родной город.
Поезд колошматил колесами, качался на перевалах, как дикий необузданный жеребец. Выматывало все внутренности, Алинку стало подташнивать, и она легла на спину закрыв глаза и положив руки под голову.
На соседней полке ехал старичок. Старичок был подслеповат и все время щурил глаза, словно в него светил острый луч мощного прожектора. Глаза у него слезились, он то и дело промокал их припасенными на сей случай гигиеническими салфетками. В России таких еще не было, но он ехал из более цивилизованной страны. Он сам так выражался: «более цивилизованная страна». Старичок представился бачи Тодором, и Алинка едва заметно, выученно вежливым движением поклонилась ему.
— Вы прелестная, вы душечка, очаровательная. Вы такая славная и милая, что, наверное, сами себе не знаете цену, — говорил бачи Тодор на чистом русском языке. И почему он был «бачи», что по-венгерски означает дядя, и к тому же Тодором, Алинка не могла взять в толк. Но ей не хотелось его расспрашивать, и потому она молча легла навзничь, положила голову на руки и закрыла глаза.
«Витька-витька-та-та-та, витька-витька-та-та-та…» — стучали колеса на стыках и швыряли ее расслабленное тело так, что казалось, вот-вот вышвырнут из вагона.
— А знаете, почему колеса стучат? — спросил Тодор и по-стариковски закашлялся. — Ох, Беломор-канал твою хрень, — выругался он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Они ведь круглые, правда, а стучат?
Алинка оторвалась от пересчета стыков при помощи Витькиного имени и задумалась, а ведь и правда, круглые, а стучат. Она заинтересованно прислушалась к бормотанию, но глаз не открыла.
