Каждый раз из-за этих писем Элиана спрашивала себя: «Что я такого сделала?» Даже если она была уверена в том, что ей не в чем себя упрекнуть, Элиана тем не менее пыталась припомнить, не случилось ли чего-нибудь такого, чего она не заметила, а Пьер — неправильно понял. Вначале она оправдывалась, но потом поняла, что чем больше она оправдывается, тем больше кажется ее вина.
На все эти косвенные нападки Элиана реагировала с яростью, но так как Пьер находился вне досягаемости, всплеск гнева происходил на глазах у детей, которые видели, что она плачет или кричит как безумная.
Элиана хотела вести себя безупречно. Однако для Пьера она все равно оставалась виноватой во всем, что бы ни произошло. Она стала «козлом отпущения», виновной в их разрыве и во всех его последствиях. Ее попытки оправдаться были жалки, бесполезны и тщетны.
Элиана не могла ответить ни на одно из оскорблений Пьера, поскольку не знала, чем они вызваны. Оправдаться она тоже не могла. Элиана была виновной в чем-то, что не называлось открыто, но при этом предполагалось, что и она, и ее бывший муж знают, о чем речь. Когда она рассказывала об этих враждебных взаимоотношениях своим родным или друзьям, те сводили все к банальному ответу: «Он скоро успокоится, не бери в голову!»
Пьер отказывался от прямого общения с Элианой. Если она писала ему, чтобы сообщить что-нибудь важное о детях, он не отвечал. Если она звонила ему, он говорил: «Я не желаю с тобой разговаривать!» — и бросал трубку или хладнокровно оскорблял ее. Если она принимала какое-либо решение, не ставя его в известность, он, напротив, немедленно давал ей знать заказным письмом или через адвоката, что он не согласен с этим решением, и в дальнейшем делал все, чтобы заставить ее отказаться от своих намерений, оказывая на нее давление через детей. Таким образом, Пьер не позволял Элиане принимать решения, касающиеся детей. Ему было недостаточно того, что он выставлял ее плохой женой, он хотел выставить ее еще и плохой матерью. Действуя подобным образом, он оказывал дестабилизирующее влияние и на детей, но это не имело для него значения. Каждый раз, когда Элиане нужно было принять какое-либо важное решение, касающееся детей, ее терзали сомнения, как спросить мнение Пьера. Если этого не сделать, возникнет конфликт, и в итоге она писала ему письмо, тщательно подбирая каждое слово. Он не отвечал. Она принимала решение сама. Позже приходило заказное письмо: «Это было сделано по твоему желанию, без учета моего мнения и без моего ведома. Считаю необходимым напомнить тебе, что я обладаю родительскими правами наравне с тобой, и, следовательно, ты не можешь что-либо решать; не посоветовавшись со мной». Те же самые речи он произносил и в присутствии детей, которые уже не знали; кто за них решает. Планы, которые обсуждались подобным образом, обычно проваливались.
Через несколько лет после развода Элиана должна была принять важное решение, касающееся детей. Она написала письмо Пьеру и, как обычно, не получила ответа. Тогда она решила позвонить ему и сразу поняла, что ничего не изменилось:
— Ты прочел мое письмо, ты с ним согласен?
— С такой матерью, как ты, ничего нельзя поделать, не стоит и пытаться, ты все равно сделаешь так, как хочешь, ты всегда поступаешь как хочешь, и дети тоже делают так, как ты хочешь! В любом случае тебя не исправить, ты воровка и лгунья, ты все время оскорбляешь людей, только это тебя и интересует, только это ты и умеешь!
— Но сейчас я тебя не оскорбляю, я тебя спокойно спрашиваю, не можем ли мы вместе кое-что сделать для наших детей.
— Ты меня еще не оскорбила, потому что не было подходящего момента, но это обязательно случится, ты не меняешься, ты никогда не изменишься, ты просто сука, нет другого слова, и это правда.
— Это ты оскорбляешь меня!
— Я говорю только то, что есть, а именно что ты не меняешься в лучшую сторону, что ты не способна усомниться в себе. И речи не может быть о том, чтобы я согласился с твоим решением. Я совершенно его не одобряю. Впрочем, я не одобряю твои методы воспитания детей, я не одобряю людей, которые их воспитывают, мне не нравится, как их одевают.
— Что бы ты ни думал обо мне, речь идет о наших детях. Что ты предлагаешь?
— Я ничего не предлагаю, потому что такой, как ты, мне нечего предложить, ничего не изменится, потому что не изменишься ты. Я считаю, что разговаривать можно с людьми, но не с тобой, потому что тебя не переделать. Ты даже не способна понять, о чем ты говоришь, ты все время говоришь ни о чем.
— Но нам нужно принять решение по поводу наших детей!
— Так обратись к Богу, разговаривай с равными себе! Я не знаю его координат, потому что у меня нет привычки звонить ему по телефону! Мне больше нечего тебе сказать. Я подумаю и, может быть, дам тебе ответ. Но в любом случае это ни к чему не приведет, потому, что это будет не то, чего ты хочешь, а ты делаешь только то, что хочешь. В любом случае так не пойдет!
— Но тебе заранее ничего не нравится!
— Да, потому, что если за дело берется такая, как ты, заранее ясно, что ничего не выйдет. А впрочем, я не желаю спорить с тобой. Ты меня не интересуешь, и то, что ты хочешь сказать, меня интересует не больше. До свидания, мадам!
Элиана, видя, какой оборот принимает разговор, записала его на пленку. Она была не в силах поверить собственным ушам и принесла запись к психотерапевту. Ей хотелось понять, то ли это она сошла с ума, что чувствует такую ярость со стороны Пьера, то ли он, спустя пять лет после развода, все еще испытывает желание ее уничтожить.
Элиана была права, что записала этот телефонный разговор. Это позволило ей взглянуть на ситуацию со стороны. Как и все жертвы подобного преследования, она никак не может поверить, что кто-то может так ее ненавидеть, не имея на то веских причин. Из этого разговора видно, что Пьер использует любые средства (оскорбления, сарказм), чтобы застопорить дело. Он пытается показать ничтожность Элианы, заранее возлагая на нее ответственность за провал всего мероприятия. Тем самым он делает невозможным какое-либо изменение ситуации, в том числе и для детей, потому что, вполне вероятно, это изменение может дестабилизировать и самого Пьера. К тому же появляется зависть. Пьер завидует Элиане, потому что из-за своей склонности к инфантилизму воображает ее всесильной матерью (дети делают все, что ты хочешь), матерью настолько влиятельной, что она общается на равных с богами, и упоминание о боге в контексте их разговора отнюдь не метафора — это больше похоже на бред сумасшедшего.
Слушая грубости Пьера, которые он произносил ледяным тоном, я могла только посоветовать Элиане быть осторожной, так как знаю: такая ненависть не утихнет никогда. Речь идет об автономном процессе, который, однажды начавшись, укореняется в человеке и становится навязчивой идеей. Здравый смысл и доказательства не изменят ситуации. Только закон может ограничить радиус действия насилия, поскольку извращенный самовлюбленный человек обычно старается казаться законопослушным. Разумеется, запись телефонного разговора не имеет юридической силы, поскольку записывать частные разговоры без согласия заинтересованного лица запрещено. Это вдвойне неприятно, поскольку извращенное насилие особенно сильно проявляется при телефонном разговоре. В отсутствие физического и визуального контакта агрессор может использовать свое излюбленное оружие — слова, которые ранят, не оставляя следов.
