Любезность и предупредительность австрийцев в отношении к нам была чрезвычайная, хотя в душе они только и думали, чтобы нас поскорее выпроводить восвояси. В моем полку умер один молодой офицер, подпоручик Чайковский, католик. Граф Кастильони тотчас разослал по войскам циркулярные предписания, приглашая всех к церемонии похорон. Духовенство костела Девы Марии одело внутренность храма трауром и зажгло необыкновенное множество свечей. Дамы убрали гроб цветами и гирляндами. Особый хор артистов заменял клир, и ими был исполнен великолепный реквием. Граф Кастильони, с высшими чинами, провожал гроб до могилы пешком. Было много почетных лиц города и дам высшего общества. Сверх полковой музыки шла за гробом музыка шеволежеров (Гогенцоллернского полка). При опущении гроба в могилу дамы сняли с него цветы и наделали из них маленьких букетов, которые раздавали толпе. Кому не досталось букета, тот получил кусочек галуна от гроба. Иные прицепляли к груди обрывки золотой бахромы. Так хоронил Краков русского подпоручика – по-видимому, в пику австрийцам.
Около 28 июня пришло известие из Вены, что, по согласию трех покровительствующих держав, вольный город Краков присоединяется к Австрийской империи; русские же и прусские войска должны очистить Краковскую область к 1 (13) июля. Надо было видеть, как вдруг подняли нос австрийцы, и наши взаимные отношения мгновенно изменились. Граф Кастильони дошел до того, что разослал маршруты нашим и прусским войскам, куда и как идти. Нам предписывалось выступить ночью и миновать Краков. Это нас взорвало, тем более что в маршруте, полученном тогда же из корпусного штаба, требовалось, чтобы мы шли именно на Краков и, разумеется, днем. Я уведомил об этом графа, но получил от него новое предписание, уже в виде совета, чтобы я, следуя на Краков, расположил войска ночевать по деревням, а не в городе, так как последнее будто бы менее удобно солдатам. В сущности, австрийцы боялись демонстрации жителей в пользу наших войск. Нечего делать, я согласился, и когда полк стал под Краковом, я, с корпусом офицеров, пошел откланяться бывшему нашему начальнику. В кратких словах мы благодарили графа за постоянное к нам внимание. Он отвечал такой же точно речью, выразив благодарность офицерам и в лице их войскам, за сохранение порядка и проч. и проч. Не мог, однако, скрыть некоторого внутреннего удовольствия, что мы завтра все-таки уходим. Когда офицеры вышли, я объявил графу, что по существующим узаконениям и обычаю мы должны перед уходом отслужить напутственный молебен, почему я прошу его сиятельство назначить для этого в городе соответственный плац. Граф Кастильони стал резко возражать, что это, вследствие разных причин, неудобно; и когда я объявил ему, что отступить от правил никоим образом не могу, он сказал, что никакого распоряжения относительно плаца не будет и что русские войска к рассвету должны быть на границе.
Я поклонился и вышел. Дело этим, разумеется, кончиться не могло. Явясь немедля к нашему резиденту, барону Унгерн-Штернбергу, я просил его отправиться к графу Кастильони и объяснить ему, что выступление наших войск в том виде, в каком он желал, помимо уже нарушения наших военных постановлений, прямо не прилично в политическом смысле; что так бегут только от врага, но не расстаются с союзником, с которым жили до тех пор мирно и решали общие важные вопросы. Унгерн-Штернберг отправился и все это изложил графу в таком виде, что тот немедля отменил первое приказание, предписав всем своим генералам, штаб– и обер-офицерам собраться к 8 часам утра (2/14 июля) в моей квартире, для провода русских войск; велел усилить караул на главной гауптвахте, дав ему знамя, и когда мы пошли в колоннах через город, этот караул отдал нам честь, и знамя салютовало нашим знаменам. Сборное место для молебна было назначено в предместье Клепаж, – та площадь, на которой князь Бебутов дожидался прибытия пехоты 19 февраля. Батальоны командуемого мною полка были построены правым флангом к Флорианским воротам, во взводных колоннах. Граф Кастильони приехал с огромной свитой раньше назначенного времени, именно в 5-м часу утра, когда войска только еще строились. Несмотря на такую рань, народу из Кракова и предместий собралось очень много. Граф Кастильони, поздоровавшись с солдатами, благодарил их за службу и примерное поведение. После этого был отслужен молебен, по окончании которого батальоны переменили дирекцию налево, став лицом к Флорианским воротам, и пошли церемониальным маршем, повзводно, мимо меня, к заставе, имея впереди песельников. Граф Кастильони ехал во главе колонн до первой деревни, после чего, съехав с шоссе, пропустил батальоны мимо себя, раскланялся со мною и уехал. А народ провожал нас гораздо дальше, иные до самой границы, крича поминутно «ура».
В заключение замечу, что за несколько дней до нашего ухода из Кракова явилась ко мне депутация от города, с предложением дать нам прощальный завтрак; но я, вследствие происшедшей у нас размолвки с австрийцами, должен был отклонить от себя эту честь и только просил передать городу нашу глубокую благодарность.
Граф Кастильони жаловался на меня фельдмаршалу за грубости, якобы мною ему оказанные, и мне велели подать объяснительную записку г-ну и. д. начальника штаба 3-го пехотного корпуса, полковнику Веселитскому, что я и исполнил 2 августа, изложив подробно наш выход и предшествовавшие ему объяснения мои с австрийским главнокомандующим.
XI
Военное положение
По высочайшему его императорско-царского величества повелению Царство Польское объявляется на военном положении.
На основании сего положения все жители Царства, за преступление ниже сего поименованные, подлежат военному следствию и суду, по силе 739 и 753 статей книги 2-й Военно-уголовного устава.
Городские и земские полиции подчиняются вполне военным начальникам, и чины сих полиций, за неисполнение своих обязанностей, подлежат ответственности наравне с воинскими чинами.
Все без изъятия лица, обвиняемые в измене, бунте, возмущении, в явном неповиновении воинским и полицейским начальствам, и сокрытии оружия, произнесении публично возмутительных речей, составлении и распространении возмутительных воззваний и другого рода сочинений, склонении других к прописанным преступлениям, хотя бы от этого и не произошло возмущения, равно в насилии какого бы то ни было рода, убийстве, разбое, грабеже или зажигательстве, подлежат военному следствию и суду, который приговаривает виновных к наказанию на основании полевых военно-уголовных законов.
Примечание. Ежели военное начальство признает, что неповиновение, насилие, убийство, разбой, грабеж или зажигательство, по свойству сопровождавших сии деяния обстоятельств, не составляют преступлений, имеющих характер политический, дела об оных оставляются в ведомстве обыкновенных судов.
С объявлением военного положения воспрещается:
a) Всякого рода на улицах и площадях сборища и сходки, даже из небольшого числа людей. В случае неповиновения полиции, толпа немедленно рассеивается силой оружия и виновные арестуются.
b) Всякого рода политические манифестации и демонстрации, равно крестные ходы и процессии, не получившие
особого письменного от местной военной власти разрешения, церковные служения, совершаемые по поводу смерти политических преступников, или убитых и раненных во время возмущения, или же в воспоминание какого-либо исторического события. Когда употребляются при том какие-либо возмутительные эмблемы, то ответственность усиливается.
