Испытав против всех этих сборищ всякие меры увещаний на словах, генерал Хрулев приказал войскам вторично открыть огонь.
Головные полувзводы 1-й стрелковой роты Симбирского и 10-й линейной Костромского полка дали каждый по два залпа вдоль Краковского предместья и Подвальной улицы; а полувзвод выдвинутой позже 12-й линейной Костромского полка дал, последовательно через каждые четверть часа, пять залпов вдоль Сенаторской улицы
[317].
Потом пущено несколько выстрелов 2-ю стрелковой ротой Симбирского полка по улице Мариенштату, что направо от Съезда, где собралась куча жидов и страшно шумела.
Наконец 11-я рота Костромского полка дала залп по Пивной улице. Это были последние выстрелы. По Свенто-Янской не стреляли вовсе
[318].
Генерал Хрулев, по приблизительном соображении числа убитых (двести человек с лишком), которых тут же собрали и снесли на замковый двор солдаты, явился к наместнику отдать отчет в своих действиях и когда доложил ему, что «зарядов выпущено такими-то ротами столько-то, пало столько-то», князь Горчаков, по свойственному ему обыкновению уклоняться в решительные минуты от всего, что может вызвать неприятные последствия, пробормотал своим неразборчивым способом объясняться: «А разве стреляли не холостыми зарядами – кто приказал?»
Хрулев вспыхнул и сказал резко: «Нет, ваше сиятельство, теперь вам отказываться и вилять поздно. Я могу сослаться на многих, здесь присутствующих… Притом стрелять в такие минуты холостыми зарядами могут разве только дети!»
Горчаков не отвечал ни слова
[319].
Эта сцена необыкновенно хорошо его рисует. Таков он был во всем: приказывающий и отменяющий, приказывающий и забывающий приказание, умышленно или неумышленно, бог его ведает.
Спустя несколько минут Хрулев сказал все еще тем же взволнованным голосом: «Надо бы подать сигнал к тревоге: это бы окончательно успокоило город».
Едва ли бы слышать варшавянам эту тревогу, если б о ней напомнили Горчакову при другой обстановке. А тут он был разбит и сконфужен. Из глаз Хрулева летели искры, и губы его тряслись, когда он говорил. Плохо разглядывавший все на свете, князь Горчаков разглядел на тот раз душевное состояние Хрулева как следует. Знал он притом, по Севастополю, с кем имеет дело.
«Что ж, велите подать сигнал!» – проговорил он робко.
Шесть пушечных выстрелов грянули с Владимирского форта Цитадели, и звук их потряс замерший и как бы притаившийся в глубокой тишине город. Потом взвилось над Замком 12 ракет, и заурчало, и зашипело в воздухе.
Это был знак, по которому войска должны были занять заранее указанные им пункты.
Все эти дни войска находились в постоянной готовности, смотрели на Замок, прислушивались и ждали, точно какого спасения, этих шести выстрелов и двенадцати ракет.
Едва только определилось для них, что прогремевшие выстрелы – давно ожидаемая тревога, все понеслось как ураган.
Жандармский эскадрон, стоявший в Лазенках (4 версты от Замка) явился на Замковую площадь через четверть часа после первой ракеты.
Батальон Олонецкого пехотного полка, находившийся в наместниковском дворце, стал на Саксонскую площадь прежде, чем кончились сигналы.
С той же невероятной быстротой явились на указанные им места и другие части войск, нигде не спутавшись
[320].
Кто-то распорядился при этом осветить улицы усиленными огнями, пустив газовые рожки так, как еще никогда не пускали. Эффект несущейся во весь опор кавалерии, при блеске этих волшебных, невиданных огней, был самый необыкновенный. По замечанию очевидцев, многие из прохожих дрожали дрожкой. Все замерло в городе, как в гробу.
Ту же минуту отделены от собравшихся на разные пункты войск патрули и разосланы по улицам. Сверх того наряжены особые команды для разыскивания по домам, лавкам и монастырям раненых и убитых. Эти команды нашли в доме графа Андрея Замойского пять трупов, столько же в Европейской гостинице, около того же в монастыре Сакраменток, в кондитерской Белли, в доме Резлера и других. Жители выдавали их не споря. Везде виден был страх и готовность к повиновению.
Забавна и плачевна была в тот день роль Велепольского. Он явился на Замковой площади в карете с намерением, как говорили, пробраться в Замок и просить наместника о прекращении стрельбы; но толпа, увидя его, подняла такие угрожающие крики, что он, во избежание опасности, попал под защиту русских штыков. Карета министра, не доехавшая до Замка, была, по чьему-то распоряжению, окружена ротой Костромского полка до самой глубокой ночи, покамест город не пришел в совершенное спокойствие.
Этот факт ярко показывал будущему защитнику отечественных интересов, что если ему угодно их защищать при тех условиях, в каких все находилось, то он будет защищать их не иначе, как под охраной русских штыков.
И нам таинственный перст показывал этим самым фактом нашу ошибку. Но мы тогда ровно ничего не видали.
* * *
Войска, разложив костры, бивакировали на занятых ими пунктах, именно: на Замковой, Саксонской, Красинской и Александровской площадях; на площади в Наливках и у банка, где позже разбили палатки.
Кроме того, две роты расположены в саду наместниковского дворца, где жил с 28 марта н. ст. Велепольский; одна – во дворе Брюлевского дворца и две – в театре
[321].
