— Сшейте себе пальто.
— Вы с ума сошли?! Это же… Это кража!
— Не кража, а взаимопомощь. Нельзя же всю зиму ходить без пальто.
— Не возьму! Ни за что! Какая низость!
— Не буйствуйте, — спокойно возразил Шкловский. — Я договорюсь с Алексеем Максимовичем, когда он вернётся.
— Не могу, — сказала я чуть не плача. — Не могу, и всё.
— Ладно. Не можете — не берите, — ухмыльнулся Шкловский.
С тяжёлым ощущением от неприятного разговора я попрощалась и ушла.
На следующий день Виктор Борисович пришёл есть перловую кашу и протянул мне пакет.
— Что это?
— Синее сукно. Не вы взяли, а я принёс. Откуда — не ваше дело.
Отрез остался у меня, и в мастерской мне сшили пальто. К этому пальто я не могла привыкнуть, как обычно привыкают к повседневной одежде, почти её не замечая. Каждый раз, когда я надевала его, у меня ёкало сердце.
Прошло, наверно, месяца четыре. Однажды вечером в Студии „Всемирной литературы“ ожидалось выступление молодых поэтов. Помню, я болтала с кем-то из приятелей, когда в комнату ворвался Михаил Слонимский и крикнул:
— Горький приехал!
Я оцепенела. Потом заметалась — где Шкловский? Ринулась в одну комнату, в другую — его нигде не было. Вдруг кто-то поймал меня за рукав в коридоре. Это был Виктор Борисович.
— Господи… Господи… Что будет? — лепетала я.
— Попробую выяснить… хотя к нему сейчас не пробиться… Подождите меня здесь.
Он ушёл. Я „вжалась в стену“. Не знаю, сколько прошло времени. Мне казалось, что неделя. Наконец появился Шкловский с насупленным лицом.
— Идите на расправу. Он ждёт вас в гостиной.
Не помню, как я шла, как дошла, как вошла. Горький стоял посреди гостиной, окружённый плотным кольцом. С ним была Мария Игнатьевна Бенкендорф. У меня ноги подгибались, будто ватные. Шкловский подталкивал меня сзади. Горький, увидев Виктора Борисовича, шагнул нам навстречу. Несколько секунд он разглядывал меня острым, недружелюбным взглядом. Все замолчали. Выдержав мучительную паузу, в полной тишине Алексей Максимович громко спросил:
— Это вы стащили у меня синее сукно?
Все с любопытством уставились на меня. Я кивнула, глядя ему в глаза.
— НехОрОшО, — сказал Горький, — нехОрОшО… Ну, вот что, пОдите наденьте пальто. Я пОсмОтрю, ладнО ли ОнО сшитО. Ежели испортили мОё сукно, — не прОщу!
Я бросилась в раздевалку, замирая от стыда и страха. Напялив на себя злополучное пальто и провозившись с пуговицами — руки тряслись, — я вернулась в гостиную.
— ПОдОйдите ближе, — сказал Горький. Он оглядел меня с ног до головы. — А теперь повернитесь… Так. ВорОтник будтО немнОгО мОрщит… А в общем, ничего, хОрОшее пальто. ПрОщаю. Носите на здОрОвье… От меня пОдарок. — И он похлопал меня по плечу.
И тут все прыснули. Горький хохотал громче всех.
Потом я узнала, что с первых же слов Шкловского Алексей Максимович развеселился, но решил позабавиться и срежиссировал весь спектакль, прямо скажу, довольно жестокий»
.
Эта история про пальто рассказана здесь не просто так.
Да, действительно, Шкловский тут точно соответствует своему авантюрно-предприимчивому образу, но дело даже не в этом.
Дело в том, что подробности, пересказанные очевидцами, множатся, а картина понемногу становится совершенно неразличимой.
Как уже говорилось, это вполне убедительно показал японский писатель Акутагава, сочинивший рассказ «В чаще», который у нас больше знают по фильму «Ворота Расёмон».
Сюжеты множатся — точно так же они множатся и в случае, ключевом для биографии Шкловского, — в истории его побега в Финляндию.
Глава двенадцатая
ПОБЕГ
На красного зверя назначен лов.
Охотников много и много псов.
Охотнику способ любой хорош —
капкан или пуля, отрава иль нож.
Дурная работа, плохая игра.
Сегодня всё то же, что было вчера.
Холодное место, пустая нора.
У власти тысяча рук
и ей покорна страна.
У власти — тысячи верных слуг,
страхом и карой владеет она.
А в городе слухи — за вестью весть.
Убежище верное в городе есть.
Шпион шныряет, патруль стоит,
а тот, кто должен скрываться, — скрыт.
Елизавета Полонская
«Побег» — вот ключевое слово. Побег. Вот что волочит человека поперёк судьбы — побег.
Тут важно сделать первый шаг, и поток обстоятельств волочит тебя по судьбе, меняя твою биографию.
Шкловский уже бежал по стране, бежал тогда, когда был расстрелян его брат, а 1918 год не разбирался в тонкостях, и пули, попавшие в одного человека, часто убивали стоящих рядом.
Потом он напишет:
«Кому нужно меня арестовать? Мой арест — дело случайное. Его придумал человек без ремесла Семёнов.
Из-за него я должен был оставить жену и товарищей»
.
Человек, написавший эти строки, немного кривил душой. Арест его был вероятен и так, но стал вероятен чрезвычайно из-за человека по имени Григорий Семёнов
[52].
Собственно, началось всё в декабре 1921 года, когда РКП(б) начала зачищать политическое пространство России. «Зачистка» — слово вообще особое, довольно точное, и тут оно вполне подходит.
Но всё же это были не 1930-е, не спорое дело политических процессов без оглядки на внутреннее и внешнее изумление народов. Во-первых, эсеры, и правые и левые, действительно дрались с большевиками; во-вторых, эсеры были по-настоящему большой партией — как уже было сказано, в лучшие времена до миллиона членов. У них действительно была революционная история — взорванные и застреленные чиновники, крестьянская программа — всё то, что просто так со счетов было не скинуть.
