Была засуха, и Платонов хотел дать воду человеку и земле.
Мы говорили о литературе.
Он любил меня, потому что мы были людьми одного дела.
<…>
Потом я узнал его как писателя.
Это был писатель, который знал жизнь: он видел женщин, которым были нужны мужчины, мужчин, которым не были нужны женщины; он видел разомкнутый треугольник жизни. <…>
Он верил в революцию. Казалось, что революцией Платонов должен был быть сохранён.
Путь к познанию России — трудный путь. Платонов знал все камни и повороты этого пути.
Мы все виноваты перед ним. Я считаю, что я в огромном долгу перед ним: я ничего о нём не написал.
Не знаю, успею ли».
Им же записано ещё одно воспоминание:
«На вопрос, не показывал ли Платонов ему свои произведения и какими были их разговоры о литературе, Виктор Борисович ответил: „Нет, не показывал ничего. Мы говорили о Розанове“. И немного спустя добавил: „Мне кажется, ему был нужен другой читатель“».
Дальше Варламов замечает:
«Написанный вчерне на рубеже 1925–1926 годов „Антисексус“ — одна из самых необычных даже для Платонова вещей: монтаж высказываний знаменитых людей в связи с рекламной акцией недорогостояшего, доступного, можно сказать, демократичного аппарата, призванного самым элементарным и эффективным образом решить ту проблему, что не давала покоя воронежскому философу с младых ногтей и одновременно с тем служила источником его вдохновения: что делать с основным инстинктом человеческого тела и на какие цели тратить гигантскую энергию, этому инстинкту подчиняющуюся, а также с веществом, которое при том выделяется? Но теперь идеализм и определённый радикализм юности — пустить мужскую силу на великие свершения — уступил место сарказму и иронии. <…>
„Антисексус“ считается своеобразным рубежом в платоновском творчестве, но, возможно, точнее было бы сравнение с железнодорожным тупиком, куда Платонов загнал состав накопившегося у него неразбавленного яда. Действительность, которую воронежский публицист ещё в 1921 году объявил контрреволюционной, не только не сдвинулась в сторону просветления и очищения, не только не удержалась на высоте тех лет и не поднялась выше, но стала ещё более грязной, отталкивающей и… более прочной. Никакие революции и потрясения ей не грозили. „Антисексус“ — сильнейший протест против тотальной человеческой пошлости, против превращения всего на свете в товар: Платонову нужно было выплеснуть накопившуюся у него желчь против обуржуазивания, омертвения всеобщей, в том числе и советской, жизни, ударить молнией в скопившейся духоте, и он это сделал.
Этот рассказ Платонов настойчиво хотел напечатать в первом сборнике своей прозы, даже согласившись на специальное предисловие, на „сливочное масло издательства, — лишь бы прошёл сборник“, как писал он жене, однако „Антисексус“ застрял в архиве на долгие десятилетия»
.
У Платонова есть железнодорожный рассказ про стрелочника, ставшего сцепщиком.
Рассказ этот написан в 1936 году.
Сцепщик Иван Алексеевич Фёдоров в конце рассказа получает орден — за то, что остановил вырвавшийся на свободу вагон.
Но интересно в этом рассказе, который называется «Среди животных и растений», ещё то, что действие его происходит близ Медвежьей горы, то есть — Медвежьегорска, там, где строится Беломорско-Балтийский канал.
В рассказе железнодорожный человек Фёдоров сетует, что на его разъезде «ни театра, ни библиотеки, есть одна гармоника у дорожного мастера, но он приезжает на разъезд редко и часто забывает взять гармонию, хотя и дал письменное обещание месткому возить её с собой неразлучно и играть повсюду в красных уголках новый репертуар, кроме сумбура, осуждённого в центральных газетах. Приезжал ещё среди лета член союза писателей и делал доклад о творческой дискуссии; Фёдоров тогда задал ему шестнадцать вопросов и взял в подарок книгу „Путешествие Марко Поло“, а писатель потом уехал. Книга та была очень интересной; Иван Алексеевич сразу начал её читать с двадцать шестой страницы. В начале писатели всегда только думают, и поэтому скучно, самое интересное бывает в середине или в конце, и Фёдоров читал каждую книгу враздробь — то на странице номер пятьдесят, то двести четырнадцать. И хотя все книги интересные, но так читать ещё лучше и интересней, потому что приходится самому соображать про всё, что пропустил, и сочинять на непонятном или нехорошем месте заново, как будто ты тоже автор, член всесоюзного союза писателей. Одну книгу под названием „Известь“ — или, кажется, „Камень“ — Иван Алексеевич прочитал с конца до самого начала и понял, что книга хороша, а если читать с начала, то получается неверно и маловыдержанно»
.
Что интересно, Фёдоров — реальное лицо, железнодорожник, награждённый орденом Красной Звезды.
Неизвестно, так ли, как у Платонова, он разглядывал случайные вещи на насыпи. С тем ли восторгом воображения, будто Робинзон на морском берегу, всматривался в случайные дары цивилизации.
Но это был тот самый новый язык, язык, годный для описания нового мира.
Шкловский почувствовал его в Платонове рано и, кажется, относился к нему не без ревности.
Глава двадцать четвёртая
КАНАЛ И СЪЕЗД
Все Парки Культуры и Отдыха
были имени Горького,
хотя он и был известен
не тем, что плясал и пел,
а тем, что видел в жизни
немало плохого и горького
и вместе со всем народом
боролся или терпел.
А все каналы имени
были товарища Сталина,
и в этом случае лучшего
названия не сыскать,
поскольку именно Сталиным
задача была поставлена,
чтоб всю нашу старую землю
каналами перекопать.
Борис Слуцкий
Это позже Беломорско-Балтийский канал превратился в дешёвые папиросы с размытой картой на пачке.
Пачка, вернее, рисунок на ней стал источником многочисленных анекдотов, вроде истории с лётчиками, что забыли планшет с картой и летели по пачке «Беломора».
Канал знаменит до сих пор — едкой табачной славой. Есть разве папиросы «Кузнецкстрой» или «Магнитка»?
Беломорско-Балтийский канал строили с 1931 по 1933 год и назвали именем Сталина (в 1961 году это имя с названия отвалилось).
А вот в начале 1930-х о канале только и говорили.
Во-первых, это был «первый в мире опыт перековки трудом самых закоренелых преступников-рецидивистов и политических врагов», — как писали в газетах.
Во-вторых, об этом говорили открыто.
Потом говорить о труде заключённых стало не принято.
А тогда писали книги и ставили пьесы — погодинских «Аристократов», к примеру.
