В.: В чем принципиальное, эволюционное различие «Нова Экспресс» и «Голого завтрака»? Что разделяет эти две книги?
О.: Несомненно, ключевой момент эволюции — во введении мозаичного метода, который перерос потом в метод «нарезки». В «Нова Экспресс» я отошел от принятой формы романа еще больше, чем в «Голом завтраке», однако, по-моему, «Нова Экспресс» — не совсем удачная книга.
В.: Вы писали: «Письмо отстает от живописи на полсотни лет». Как можно заполнить брешь?
О.: Это не я писал, а Брайон Гайсин, художник и писатель. Отчего такая брешь? Оттого, что художник может потрогать, разобрать, если надо, свои творения, как не способен на то писатель, который по сей день не понимает природы слова. Он имеет дело с абстракциями, извлеченными из источника слов. Тактильность творений живописи привела шестьдесят лет назад к созданию техники монтажа. Надеюсь, распространение метода «нарезки» приведет к более конкретным вербальным экспериментам, которые закроют брешь, открыв при этом совершенно новое измерение в письме. Подобные приемы помогают писателю понять суть слова, позволяя тактильно общаться со своим детищем. Может быть, создадут точную науку о словах и покажут, как те или иные словосочетания воздействуют на нервную систему человека.
В.: Как долго вы пользовались техникой «нарезки», прежде чем перешли к использованию магнитофона? Что было самого интересного в прежних техниках?
О.: Распространение «нарезки» началось с появлением магнитофонов, а затеял все Брайон Гайсин. Простейший пример работы с магнитофоном по методу «нарезки» — записать что-нибудь на пленку, разрезать на сегменты и начать склеивать кусочки в случайном порядке. Оригинальная запись, конечно же, стирается. Получаются очень занятные сочетания фраз; какие-то с точки зрения литературы интересны, какие-то — нет. Но самое любопытное то, что случайных фраз не бывает, они все что-то да значат и часто относятся к какому-либо событию в будущем. Я «нарезал» много записей, и позже их содержание встречалось мне в газетах, книгах или в самой жизни. Приведу пример, самый простой: я «нарезал» текст, написанный Полом Гетти для журнала «Тайм эндтайд», вышла фраза: «Дурное дело судиться с отцом». Три года спустя родной сын подал на него в суд. Может быть, все события заранее записаны где-то — на бумаге ли, на пленке… и когда делаешь «нарезку», будущее по капле перетекает в настоящее. На множестве примеров я убедился: метод «нарезки» — основной ключ к пониманию природы и функции слов.
В.: Для вас магнитофон — это средство, при помощи которого вы ломаете барьеры, окружающие сознание. Как вы додумались его использовать? В чем его преимущество перед техникой «нарезки»?
О.: Ну, думаю, все дело во влиянии Брайона Гайсина, он твердил, что техника «нарезки» весьма выиграет, если применить ее к работе с магнитофоном. Оно и понятно, можно всякое вытворять: хочешь эффект единовременности — пожалуйста; хочешь эхо — получай; надо ускорить воспроизведение, замедлить его, проиграть три дорожки одновременно и проч., и проч. — без проблем. На бумаге подобного не напечатаешь. Эффекта единовременное™ на листе с текстом не добиться — разве что выстроить рядом колонки с параллельными текстами, да и то читателю придется сначала прочесть одну колонку, а затем другую. Мы привыкли читать слева направо и эту привычку сломать нелегко.
В.: Пользуясь микшированием или монтажом, вы следуете канатами, проложенными текстом, или сами адаптируете под микс то, что желаете сказать?
О.: Следую каналами, которые возникают в результате перестановки элементов текста. Это самая важная функция метода «нарезки». Я могу взять страницу текста, порезать ее — и понять, как можно по-новому написать обычное повествование, не имеющее никакого отношения к предыдущей «нарезке», или использовать из нее одно-два предложения.
Подобная операция вовсе не бессознательна, она очень даже определенна. Простейший способ — взять страницу печатного текста, разрезать ее пополам вдоль и поперек, на четыре части, затем переставить их местами. Таков простейший метод для желающих понять суть перестановки слов на странице. Это сознательное действие, в нем нет ничего от автоматического письма, и его не следует считать бессознательной процедурой.
Вы не видите результата заранее просто потому, что человеческий разум имеет ограничения: средний человек не может продумать наперед больше пяти ходов в шахматах. Возможно, обладатель фотографической памяти сможет «нарезать» текст в уме, то есть представить, как это слово будет смотреться здесь, а это — там… Недавно я закончил сценарий для фильма о жизни Голландца Шульца
[5] — совершенно прямолинейный текст. Тем не менее в ходе работы я «нарезал» каждую страницу, и мне в голову пришло столько идей! Все они потом использовались в повествовании. Сценарий абсолютно линеен, совершенно понятен среднему читателю, это не экспериментальное повествование.
В.: Кто-нибудь предсказывал приход метода «нарезки» в кино?
О.: «Нарезка» в кинематографе существует очень давно. Фильмы в окончательном своем виде рождаются на монтажном столе. Монтажер — как художник, он может прикоснуться к своему детищу, порезать его на куски и сложить части в нужной последовательности. Например, в линейном тексте нужно прописать сцену безумия или воспроизвести сумятицу в голове вспоминающего прошлое… Автор, конечно, может обыграть сцену сознательно и художественно. Я действую так: набираю текст и прогоняю его через серию «нарезок». На мой взгляд, это помогает воссоздать безумие более реалистично. Вы держите его в руках, лепите, как если бы оно было вещественным, осязаемым. Создав несколько «нарезок», я выбираю те, которые кажутся наиболее успешными. Склейка кусков — сознательна, однако есть фактор случайности в том, как рабочий материал собирается, сортируется, обретает нужную форму.
В.: Насколько вы контролируете то, что входит в ваш монтаж?
О.: Ну, то, что в монтаж идет — оно контролируется, а то, что выходит — уже нет. То бишь я сознательно беру лист с текстом, режу его и собираю «нарезку». Просто помогаю ей снова обрести повествовательную форму.
В.: В дороге — на корабле, на поезде — вы тоже работаете?
О.: Я пробовал писать в поездах, но только в купе со столиком. Морем почти не путешествую… Как-то пытался смонтировать текст из впечатлений от того, что видел в окно купе, и описал свой опыт в интервью «Paris Review». Набивал текст об увиденном на станциях и фотографировал. Эксперимент, ничего более…
В.: Заполучив сырой материал — из жизни, — вы всегда пытаетесь проецировать его на иное время-пространство?
О.: Только так и поступаю. К примеру, прочитал что-то в газете, увидел на улице, нашел новый типаж, столкнулся на улице с новым персонажем — и трансформирую его, меняю окружающую обстановку.
В.: Помимо магнитофона, вы пользуетесь фотографиями или звуковыми фильмами? Как осуществляется «нарезка» в данном случае?
О.: Я экспериментировал со звукозаписью и видеосъемкой — порой одновременно — и наработал много необычного материала, однако результаты какие-то неубедительные. Они любопытны, но для писательского дела мало пригодны… Кино — огромное поле деятельности, и я много чего предлагал, не раз высказывал идеи по поводу новых эффектов. Например, включаете телевизор, гасите звук, запускаете произвольную звуковую запись, и она вроде бы даже подходит к картинке. Покажите кадры, на которых люди бегут по Пиккадилли за автобусом, наложив на них звуки пулеметной стрельбы. Зрители решат, будто на экране Петроград 1917-го. Видеоряд во многом определяется звукорядом, проверьте сами. Я, например, записал куски звукового сопровождения одного из популярных приключенческих сериалов, затем пустил их с записью другого сериала. При просмотре зрители об этом даже не догадались. Напротив, мне не удалось убедить их в том, что звук и картинка на экране — из разных программ. Можно записать речь одного политика и пустить ее с изображением другого. Разницы никто не заметит, ведь ее, по сути, нет.
