– Если кто-нибудь вновь не овладеет ею.
– Я был бы дураком, если бы позволил это.
– Ты и так дурак, – съязвил Пфайфер. – Но не переживай, есть еще глупее.
– Эх, твое счастье, что я в хорошем настроении.
Разговор продолжался в том же духе. Следующие двадцать минут прошли быстро. Слова преобладали над мыслями. Язык часто быстрее работает, чем голова, по крайней мере, в течение тех часов, что отделяют от гибели.
Люди умирают в книгах и кинофильмах. Можно встретить смерть в постели. Но это произойдет не скоро. Люди могут умереть, когда им семьдесят или восемьдесят лет, нередко и позднее. В тепле и комфорте, как и должно быть. Это не так плохо и однажды случится. Но произойдет через сорок, пятьдесят лет. И хочется прожить эти годы в мире и достатке. Поработать какое-то время, преуспеть в жизни, заиметь детей и порадоваться их успехам. Построить дом, посадить сад и ухаживать за ним. Неплохо обзавестись автомобилем. И на нем съездить в отпуск на юг.
Вино, женщины, песни, спагетти! Должна же эта проклятая война когда-то кончиться.
Офицеры, конечно, знали, в каком отчаянном, безнадежном положении находится «Бисмарк». Но они старались укрепить оптимизм у подчиненных. Например, главный инженер, капитан 3-го ранга Леман, которого экипаж с теплотой прозвал Папашей, выглядел воплощением спокойствия. Совершая обходы своих «владений», он курил сигару, а возвращаясь к себе, передавал ее посыльному. Старшему технику Шпрингборну из 10-го полудивизиона.
– Подержи немного.
Минут через десять он возвращался. Посыльный возвращал ему сигару, которая к тому времени гасла.
– Парень, ты с ума сошел? Сигара стоит семьдесят пфеннигов. Как можно допустить, чтобы она погасла!
Офицер раскуривал новую сигару. Для проверки ему нужно было зайти в машинное отделение. Он снова передал сигару Шпрингборну.
Посыльный остановился у люка, затягиваясь сигарой. За этим занятием его застал унтер-офицер.
– Разве тебе неизвестно, что курить запрещается?
– Я это делаю по указанию главного инженера. Можете спросить у него.
Через какое-то время капитан 3-го ранга возвратился. Шпрингборн отдал ему сигару, уменьшившуюся в несколько раз.
Леман рассмеялся:
– Ты способный ученик, парень.
Это называется работа с подчиненными…
Как раз в то время, в 3.50 того фатального дня 27 мая 1941 года, к командиру прибыли два молодых офицера, лейтенант Рихтер и младший лейтенант фон Райзах.
– Что вам угодно, господа? – спросил Линдеман.
– Попытки починить рулевое устройство прекращены?
– Вы знаете, что это так.
– Нам хотелось бы попытаться еще раз. Мы прошли обучение водолазному делу. Хотим освободить руль снизу путем подрыва.
– Как вы рассчитываете погрузиться под воду при таком волнении моря?
– Стоит попытаться, герр командир.
– Какая от этого будет польза, по вашему мнению?
– Попытки освободить руль путем подрыва заряда, размещенного над ним, не удались. Остается единственный шанс – сделать это снизу.
– Вы ведь хорошо понимаете, что не сможете при таких погодных условиях спуститься под воду.
– Герр командир, – продолжил лейтенант Рихтер, – возможно, водолазу удастся выполнить задачу, если он не будет думать о возвращении на поверхность. Это было бы сделано очень быстро – нырок, подсоединение заряда и включение взрывателя одновременно.
Каждый из троих думал об одном, пережив до этого часы отчаянных попыток. Каждый знал, что творилось вокруг рулевого управления и что корабль едва не зарывался в волны, как лили топливное масло в море, чтобы успокоить его, как опускали под воду людей в тяжелом снаряжении только для того, чтобы их, не добравшихся до цели, вытащить на несколько секунд наверх без сознания. Водолазные работы невозможны в таком неспокойном море. Кроме того, один из винтов, видимо, тоже поврежден. Если бы даже удалось путем подрыва освободить деформированный руль, не было никакой гарантии, что кораблем удалось бы управлять с помощью винтов.
Командир понимал, что происходило в умах этих офицеров. Они хотели спуститься под воду, привязав к себе груз и зная, что никогда не вернутся назад. Офицеры рассчитывали прикрепить к себе под водой заряд и взорваться вместе с ним.
– Такую жертву не могу принять, – сказал командир Линдеман, нарушив молчание. – Считаю это бессмысленным. Все возможное уже сделано.
– Но не то, что мы предлагаем, – возразил Рихтер.
– Смелость делает вам честь, – ответил Линдеман. – Но она еще понадобится вам несколько позднее.
– Лучше погибнем мы, чем весь корабль.
– Не теряйте голову, Рихтер. Зачем бессмысленная жертва? Если бы был хоть один шанс… Поверьте, в новой попытке нет никакого смысла. Однако я вам признателен.
«Это мои люди, – думал Линдеман. – Моя школа. Они готовы умереть за других. Знания, которые получили в штабном колледже, применили на практике на „Бисмарке“».
Командир выглядел бледным и утомленным. Но был само спокойствие и сдержанность. Его уверенность, пренебрежение к смерти передавались подчиненным, пропитывали все отсеки. «Боже мой, – думал он, – такие люди должны умереть!»
Затем снова начались атаки эсминцев.
В каждом отсеке корабля жажда жизни боролась со страхом смерти. До момента гибели на линкоре предпринимались отчаянные попытки спастись. Теперь, когда колосс оказался в беспомощном состоянии, проявились со всей очевидностью точность расчетов и великолепие конструкции корабля.
Из-за почти не прекращавшихся атак эсминцев переборки на всю ночь были закрыты. В котельных находиться стало просто невозможно. Матросы в кожаных спецовках работали в невероятной жаре и отказывались уходить с вахты. Их одного за другим выносили без сознания, но через несколько минут, как только приходили в себя, матросы возвращались на вахту, стремясь выжать из двигателей все возможное. Последние переключались сразу с команды «полный вперед» на «полный назад». Передний клапан запирался не раньше, чем открывался задний. Поразительно, что машины выдерживали такие нагрузки.
Люди, работавшие в машинном отделении, держали между потрескавшимися губами дольки лимона. Ткань спецовок до крови раздирала их потную кожу. Матросы из последних сил преодолевали изнеможение, жару, духоту, нервное напряжение, смерть.
Внезапно на контрольный пункт машинного отделения поступил доклад, что одна из турбин вышла из строя.
– Сделайте все возможное, – последовал приказ.
– Умрите, но восстановите! – кричал главный механик.
Открытым оставили лишь один клапан, чтобы сосредоточить нагрузку на лопастях только одной стороны турбины. И это при большом давлении пара и высокой температуре, при наглухо закрытых предохранительных клапанах! Больше пара, больше!
