Сквозь оглушительный грохот пулеметов я услышал пронзительный крик раненого солдата, и кто-то стал кричать: «Ранение в живот!» Расположенный вблизи пулемет стрелял почти непрерывно – пулеметчик посылал очередь за очередью в быстро движущиеся цели. Мы были поглощены тем, что заряжали орудие и вели огонь по отдаленным фигурам, пробирающимся между домов, а пулеметчик переносил огонь по мере передвижения противника.
Мы старались создать впечатление, что бой ведется силами всего полка, а отнюдь не слабого головного отряда, состоящего лишь из пехотной роты и двух противотанковых орудий. Хитрость удалась, и мы увидели группу советских солдат, одетых в облегающие темно-синие морские бушлаты, отступающих по дну долины на запад, к морю.
Раненый пехотинец лежал позади нас, в нескольких шагах, на краю дороги. Его перевернутая каска валялась в нескольких футах от него. Санитар опустился на колени возле него и расстегнул его запыленный китель, чтобы перевязать рану. Через несколько секунд крики лежащего в грязи солдата о помощи превратились в неразборчивое бормотание. Его лихорадочные глаза, выделяющиеся на белом как мел лице, казалось, стали широкими от удивления; он смотрел вперед, в черноту, и на него быстро опустилась тень смерти. Санитар снял часы с безжизненной руки солдата и торопливо стал вынимать личные вещи покойного из карманов изорванного, забрызганного кровью мундира. Мы отвернулись и занялись собственными мыслями и обязанностями.
Мысли тех, кто находился поблизости, были сугубо личными, и никто не мог избавиться от чувства острой жалости к нашему брату в сером мундире, сраженному смертью. Однако, думая об этом, каждый из нас, как оказалось, устремлял свои мысли на себя самого, на то, что, возможно, именно он будет следующим, кто погибнет, следующим, кто найдет свою могилу в России. Такие мысли иногда овладевали нами, и мы были беспомощны перед ними, как и перед смертью, которая так быстро унесла нашего товарища. Так началось осознание того, что эта чужая земля истребляет нас.
Люди стеснялись и старались подавить эти переживания. Во время боя эти подавленные эмоции опутывали каждый нерв и были напряжены до предела из-за того, что мы вновь и вновь сталкивались с чем-то, вызывающим у нас чувство неописуемого ужаса. Лекарством от внутреннего смятения было для нас лишь действие – посильная помощь раненым, манипуляции с оружием и военным снаряжением, ведение огня по противнику. Пехотинцев все больше и больше охватывало чувство беспощадного гнева, и возбужденный разум мог концентрироваться лишь на мщении за павших товарищей, истреблении врага, разрушении. Высшая степень ярости напоминала суицидальные настроения, столь близко друг от друга находились страх и смелость. В часы затишья мы иногда говорили о том, какое влияние на нашу жизнь оказывают утраты и опасность, с которыми мы встречались ежедневно. Все сходились в мысли о том, что простые люди с сильной натурой зачастую лучше справляются с ситуацией, испытывая меньший психологический стресс, чем те, кто в обычных условиях считаются интеллектуалами или чувствительными личностями. Однако не существует правил, которые могли бы послужить ориентиром для подобного рода рассуждений, они применимы лишь к конкретной ситуации, которая никогда больше в точности не повторится. На войне все ситуации отличаются друг от друга; личность солдата со временем, по мере того как он набирается опыта, также меняется.
Часто говорят, что люди к этому привыкают. Человек может привыкнуть к опасности или постоянному присутствию смерти. Тем не менее, в течение всех долгих лет Русской кампании вид тяжело раненных, агонизирующих солдат и мое бессилие им помочь всегда тревожили меня гораздо больше, чем мгновенная и безболезненная смерть товарища. Он встретил смерть, и его не стало, а крики наших раненых или раненых врагов, лежащих на нейтральной полосе, часто были слышны долго после того, как смолкали орудия.
Глава 3
Мекензиевы высоты
В неясном свете раннего ноябрьского утра, неся обязанности часового, я сидел на лафете орудия, как вдруг на очень близком расстоянии раздался треск винтовочных выстрелов и послышались пулеметные очереди, причем пули летели надо мной и сзади. Я спрыгнул с лафета и, обернувшись, увидел много русских, которые не далее чем в пятидесяти шагах от моей позиции быстро перебегали между фруктовыми деревьями. Меня тут же пронзило ледяным холодом, когда я понял, что наше небольшое подразделение отрезано от роты. Рухнув на землю между опорами станины, я нервно подтянул ложу своего карабина к щеке, прицелился в один из темных силуэтов и спустил курок. Легкая винтовка дала о себе знать отдачей от выстрела, и парализующий страх тут же испарился. Пока я вставлял новую обойму в патронник своего карабина, наш пулеметный расчет, разбуженный грохотом перестрелки, примчался к своему пулемету и стал лихорадочно разворачивать ствол пулемета в тыл. Через несколько секунд он уже прочесывал широким веером продольного огня подлесок между деревьями. Расчет моего орудия выбрался из укрытий и ринулся к моей позиции у пушки; однако мы не могли начать стрельбу из своего орудия, не причинив при этом своим огнем прямой наводкой вреда своим же солдатам.
Русским удалось просочиться между нами и татарскими домами, где располагались 9-я и 14-я роты, и мы видели, как наши солдаты выскакивали из домов в отдалении, всполошенные нарастающей интенсивностью перестрелки. Стрельба быстро распространилась между фруктовыми рощами, когда советские войска перенесли на нашу позицию опустошительный огонь, а сами попали под огонь наших основных сил. Когда наши войска обрушили более мощный огонь на противника с обоих направлений, атаковавшее вражеское подразделение было практически уничтожено, а уцелевшие под шквалом огня советские солдаты взяты в плен.
Из допросов пленных стало ясно, что вражеский отряд был частью группы, которая предыдущим днем пыталась прорваться к берегу через наше расположение. Пленные были одеты в морскую форму, похоже недавно изготовленную и все еще остававшуюся безукоризненно чистой. Пленные утверждали, что являются членами элитной части морской пехоты, и на нас произвела впечатление огромная огневая мощь, которую производила такая небольшая группа воинов. Все были вооружены полуавтоматическими винтовками или короткоствольными автоматами, в круглых магазинах которых было до 72 патронов.
Я взял для себя у одного из пленных автомат и несколько круглых магазинов, поскольку уже не доверял карабину «98к» в ближнем бою. Я чувствовал себя увереннее с более мощным автоматом, и он оставался со мной в течение многих месяцев.
Между разрушенными жилищами вдоль узкой дороги тянулась древняя каменная стена, окаймляемая огородами. Мы выбили из нее камни, чтобы сделать амбразуры, глядящие в сторону противника. Позади своей позиции устроили баррикаду из камней для защиты от вражеского минометного и артиллерийского огня. Нам повезло на нашем участке, а позади, в отдалении, продолжали грохотать разрывы фугасных снарядов.
Мы изо всех сил старались укрепить свою огневую позицию, но наше занятие опять прервала вражеская контратака. Советская морская пехота прокралась сквозь густой подлесок среди деревьев на близкую дистанцию, и вдруг перед нами возникли, как скоротечные рассветные тени, безмолвные фигуры, одетые в черно-синее.
