Как и грязь, обрушившаяся на нас с холодами, линия фронта застыла и стабилизировалась. Враг беспрерывно пытался отбить Мекензи и южные высоты, а также Дуванкой. Наши собственные войска оставались слишком слабыми, чтобы внезапной атакой захватить грозившую нам приморскую крепость, а ситуация все более осложнялась из-за отсутствия у нас танков и артиллерии. Гарнизон советской крепости сумел выиграть достаточно времени, чтобы укрепить свою позицию и сделать оборону прочной. С советским флотом, обладавшим абсолютным господством на Черном море, крепость была способна без труда получать снабжение и подкрепления с Таманского полуострова и с Кавказа.
Наши собственные артерии снабжения растянулись на немыслимое расстояние по континенту из Крыма до Германии. Механические поломки очень ненадежных германских локомотивов стали уже притчей во языцех в зимних условиях, когда они пересекали Украину при сильных морозах. Когда наступало потепление, моторизованные колонны утопали в трясине на мягких, немощеных дорогах Южной Украины и Северного Крыма. Дороги на глинистой почве становились практически непроходимыми для механизированных соединений, когда те пытались проложить путь в размякшей, пропитанной дождевой влагой земле. Сам вопрос поставок стал критической проблемой для всей 11-й армии.
Из-за ухудшившейся ситуации со снабжением приходилось очень скупо использовать тяжелые снаряды. Дневной паек становился все более однообразным и состоял главным образом из ячменного супа, смешанного со странным варевом из сушеных овощей, которые пехотинцы презрительно называли «проволочным заграждением», к чему добавлялся армейский пайковой сыр, выдавливаемый из тюбиков.
Незадолго до того, как нас на переднем крае в Мекензи сменила 24-я Саксонская пехотная дивизия, нас вновь стала изводить пропагандистская машина большевиков. Мы уже давно познакомились с листовками, которые призывали нас дезертировать, тонны которых сбрасывались на нас во время форсирования Днепра целую вечность тому назад. Ночи часто наполнялись визгом громкоговорителей, извергавших бесконечные политические речи и неуклюжие попытки убедить нас перейти на сторону врага:
«Германские солдаты и рабочие, сбросьте иго угнетающих вас империалистов и фашистской клики! Переходите к нам, в государство колхозников и рабочих. Вас ожидают чистые, удобные постели, красивые женщины, хорошая еда и приятное вино! И вам будет гарантирована жизнь!»
За этим следовал «Интернационал», на который мы обычно отвечали злыми пулеметными очередями. С монотонной регулярностью эта рутина возобновлялась каждое утро.
Через короткое время после отвода с передовой мы узнали, что участок сектора, который держала наша часть, перешел в руки русских. Мы понимали, что это отступление вполне могло произойти и тогда, когда мы занимали эти позиции; тем не менее, наши пехотинцы окрестили тех, кто сменил нас, «дивизией танго» – шаг вперед, два шага назад. Отношения между двумя пехотными дивизиями из-за этих слов стали настолько напряженными, что один из наших обер-лейтенантов и офицер из Саксонии чуть не сошлись на дуэли, которые уже несколько лет как были запрещены в Германии. Этот инцидент смогло предотвратить лишь своевременное вмешательство нашего командира.
В ноябре 1941 г. ротные тылы располагались возле Бахчисарая в какой-то деревне на главной дороге, ведущей на Симферополь. Она состояла из мощенной настоящим булыжником улицы, по которой грохотали колонны с грузами, катившие на Севастопольский фронт. До деревни простиралась открытая местность, по которой мототранспорт шел только на полной скорости, грохотали подводы, запряженные мулами, которые мчались галопом.
Фраза «на виду у вражеских сил» была известна каждому водителю, и они полностью сознавали опасность, которую таил этот отрезок дороги, даже без знаков, предупреждающих личный состав об опасности. Можно было с уверенностью ожидать, что проходящие машины привлекут внимание вражеской артиллерии, стрелявшей с большого расстояния из северного сектора крепости Севастополь. Тяжелые 305-миллиметровые снаряды, посылавшиеся из бронированных башен форта, именуемого «Максим Горький I», оставляли на дороге внушительные воронки. Большинство из моих земляков впервые слышали имя великого русского поэта
[8], когда интересовались источником этих визжащих, завывающих снарядов, которые регулярно сотрясали участок земли перед нашей позицией. Я так и не знал, то ли Советы сами назвали эти огромные орудия в честь поэта, то ли это просто было одно из боевых прозвищ, быстро распространившихся среди солдат, чьи жизни становились жалкими в его присутствии.
Бахчисарай лежал к востоку от этой дороги, искусно разместившись в живописной долине. Это была старая столица крымских татар, и здесь находился ханский дворец со стройными минаретами и деревянными арками, украшенными богатой резьбой. Бахчисарай знаменит 127 своими фонтанами, которые, хотя и полуразрушенные, не утратили восточного досоветского великолепия. На городском базаре нам встречались торговцы, обменивавшие и продававшие товары, которые у нас считаются отбросами.
Когда до нас дошла весть, что скоро нас снимут с передовой, мы быстро отправили своих водителей на поиски подходящего жилья в районе отдыха. Они подыскали небольшой татарский дом с маленькой верандой, со вкусом украшенной резьбой по дереву. В доме было две жилые комнаты, скудно обставленные мебелью. Вдоль стен стояли низкие скамьи, на которых можно было и сидеть, и спать. Нам дали большой медный чан для купания – давно забытой нами роскоши.
Две согбенные морщинистые татарки принялись хлопотать, готовя для нас горячую воду. Несмотря на наши протесты, они настояли на том, чтобы мы сбросили со своих худых тел покрывшуюся коркой грязи потертую униформу, а затем стали старательно соскребать с наших тел слои грязи. В конце концов мы с расслабленными улыбками покорились этому очищению, после чего сбрили щетину с подбородков.
С обитателями этого дома у нас быстро сложились дружеские отношения, и мы меняли у них хлеб и сахарин на табак и свежие овощи. Они ясно дали нам понять, что татарский народ никогда не был другом Советов и что они глубоко возмущены «русификацией» Крыма, в результате которой они стали меньшинством с незавидным общественным положением.
В доме было несколько женщин и детей, а также старик, который редко разговаривал. Вероятно, всех молодых мужчин призвали в Советскую армию во время ее отхода. На скамье все время сидела старуха неопределенного возраста, похожая на мумию, с трубкой в беззубом рту. Единственный раз я увидел, как ее круглое лицо тронула улыбка, когда перед самым Рождеством родился ребенок. Тогда старуха ожила и принялась ковылять взад-вперед, ухаживая за молодой матерью и новорожденным.
За несколько дней до этого беременную женщину заботливо привели в дом, а теперь мы узнали о рождении младенца по его первым крикам в соседней комнате. После этого один из наших медиков дал им чистые бинты, а мы подарили молодой матери несколько конфет.
Так солдаты и русские женщины отмечали рождение новой жизни, а в нескольких километрах отсюда во всю мощь работал деструктивный механизм современной войны, и грохот разрывов эхом проносился по этой пологой местности.
