Начиная с 30 июня 1944 г. наши обескровленные роты вели непрерывные бои. Заснуть, сомкнуть глаза и на короткое время уйти от ужаса удавалось на час, на минуту или на секунду. Мы были измотаны и истощены. Окружающая среда разрушала ополченцев и физически, и морально; фронт вынуждал каждого ежеминутно сражаться за выживание. А потом, вдобавок к бедствиям и потерям, которые мы испытывали, пришла весть о попытке покушения.
Простыми словами невозможно выразить мысли, возникшие у нас при новости о покушении на жизнь Гитлера. Годами мы продолжали отчаянно сражаться за судьбу наших домов и наших семей, но когда слухи об истинной ситуации в тылу стали множиться наряду с увещеваниями политических лидеров, находившихся вдали от пушек, мы стали все больше подвергать сомнению честность нашего руководства в Берлине. С болью в душе мы стали понимать, что наши жертвы, годы постоянной подверженности страданиям, лишениям и смерти оставляли этих руководителей равнодушными и бесчувственными ко всему, кроме того, что было им выгодно и обогащало их лично. Мы начали молить небо положить конец этому разрушительному пожару, в который было ввергнуто столь много миллионов людей.
Спустя неделю я узнал от передовых наблюдателей артиллерийского полка, что фельджандармерия арестовала сына генерала Линдемана. Он служил в артиллерийском полку в 132-й пехотной дивизии, и, когда была объявлена новость о покушении на Гитлера, кто-то подслушал, как он будто бы сказал: «Очень плохо, что он не убит». И на него донес один из его же солдат.
Подтвердилось, что наш бывший командир генерал Линдеман являлся членом группы Сопротивления, и вполне возможно, что арест его сына был результатом так называемой «семейной ответственности», которая столь ревностно и беспощадно насаждалась и осуществлялась партийной кликой.
Генерал Линдеман был офицером старой школы, великолепным военным руководителем, отличавшимся типичными аристократическими манерами. На посту командира дивизии он всеми силами старался достичь того, чтобы войска были обеспечены максимально возможной заботой, и он демонстрировал самый совершенный профессионализм во время наступления на Феодосию, Керчь и Севастополь. Он всегда стремился к тому, чтобы артиллерия, люфтваффе и все средства боевой поддержки были организованы и действовали максимально эффективно, чтобы снизить людские потери.
Несколько раз в течение боев под Гайтоловом он рисковал своей репутацией и карьерой, настаивая после тщательного изучения ситуации на необходимости задержки или переноса наступления, сталкиваясь при этом с сильным сопротивлением со стороны Верховного командования. Это могло стоить генералу Линдеману потери престижа в Берлине; однако такие меры, определенно, уменьшили размеры потерь, которые могли случиться, при этом были достигнуты такие же успешные результаты. Также под его командованием было отбито массивное советское наступление под Смердиньей и у Ладожского озера.
А сейчас нам заявили, что генерал Линдеман являлся членом группы Сопротивления. С этого момента навсегда подвергнуты сомнению все причины для самопожертвования, верности Родине и национал-социалистической власти, все мотивы, вдохновлявшие нас на жертвы на фронте. Один этот факт куда сильнее, чем всякие другие, сказал нам, что эта война проиграна. Осознание того, что целая группа наших самых талантливых и проверенных военных командиров пыталась убить нашего главу государства, хотя и жестокого, доказало нам, что в военном отношении мы не в состоянии победить огромную объединенную мощь союзников.
Единственное, что заставляло нас еще упорнее сражаться, было понимание того, что наш советский враг, если вторгнется в наше Отечество, не проявит никакой приверженности к неписаным законам гуманности и человечности. Другим результатом покушения на жизнь фюрера стало (и это нельзя отрицать) то, что, несмотря на все усилия по его оправданию, Гитлер, когда-то идол миллионов, стал в глазах многих не чем иным, как диктатором в коричневом, способным принять любые жестокие, садистские меры против своих политических противников. Среди его жертв оказались и наши собственные полевые командиры, кому мы доверили свои жизни и которые управляли нашей судьбой. В глазах солдат аура Гитлера была уничтожена. Взрывчатка, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, не убила диктатора, но подорвала, если не уничтожила, то обожествление, которое так тщательно насаждалось и взращивалось властями в нашей молодежи.
Некоторое время существовал институт политических офицеров из национал-социалистов, приданных к военным частям. В предыдущие годы и месяцы в солдатской среде на фронте их воспринимали всерьез. Поначалу это были обычно опытные, надежные ветераны войны, которые из-за тяжелых ранений уже не были способны физически служить в войсках. Однако, когда военная фортуна стала отворачиваться от нас, нам стало очевидно, что они все больше и больше становятся похожими на своих коллег в Красной армии, и солдаты стали звать их между собой «политруками».
После покушения 20 июля была изменена форма военного приветствия. Отныне было запрещено общепризнанное традиционное приветствие: поднесение руки к козырьку фуражки или ободку стального шлема. Самый высокий по званию в нашей стране рейхсмаршал Герман Геринг счел более подходящим для проявления верности вермахта правящей системе приветствие нацистской партии. Это партийный салют, то есть вскидывание вперед правой вытянутой руки, воспринимался с недовольством и презрением солдатами, уважавшими военные традиции, и этот приказ был воспринят как оскорбление теми, кто ценил высокие стандарты и характер. И действительно, в глазах солдат обязательное использование этого приветствия служило для того, чтобы объединить их с теми экзальтированными членами партии, развившими в себе таланты отсидеться в военное время дома, и такой салют олицетворял тех, к кому сейчас испытывалось такое презрение. Даже до появления этого приказа в военной среде такое приветствие считалось смешным и непрактичным. После приказа нередко можно было видеть, как целые роты несли котелки в правой руке, чтобы избежать вынужденной демонстрации своей «верности партии».
Наши тревоги по поводу события покушения в связи с обстановкой на фронте были недолгими. Рядовой солдат на фронте был настолько погружен в проблемы собственного выживания, что у него оставалось мало времени на размышления над последствиями покушения. В более поздние годы в кругу друзей мы рассказывали друг другу, что ни у одного из нас не пролилась слеза по этому поводу. Всякие симпатии к политиканам, несмотря на ситуацию, иссякли за годы лишений и страданий на фронте и в бесконечные годы и месяцы плена, который за ним последовал. Однако прежде всего мы были связаны клятвой, которую мы дали как солдаты Германии; мы клялись с оружием в руках защищать свою страну даже ценой своих жизней. И даже смена командования или политики не могла освободить нас от этой клятвы. Покушение вовсе не обязательно считалось солдатом актом предательства, поскольку в естественном течении событий на фронте мы стали отождествлять нашу верность с самими собой, и тем самым проводили различие между вооруженными силами и коричневорубашечным руководством в Берлине.
Пятнадцать лет спустя мне стала известна история смерти нашего генерала, который, по моему мнению, был исключительно смелым и талантливым командиром дивизии, прекрасным офицером и незабываемым руководителем в воспоминаниях тех, кто знал его и служил у него. Описание того, что с ним произошло, было любезно предоставлено мне его сыном и вдовой, которые получили эту информацию в письме от доктора Шарлотты Поммер из государственной клиники в Берлине.
