Дом, где был прописан профессор Кряквин и где он жил вместе с женой Катериной, был построен больше ста лет назад. В этом доме еще оставались квартиры, в которых одни и те же семьи жили с незапамятных времен. В таких квартирах случаются места, куда много лет не ступала нога человека. Чуланы и антресоли там разбирают только в том случае, когда квартира меняет хозяев и новые жильцы делают капитальный ремонт. Тот, кто не боится вековой пыли, может найти в нетронутых завалах разрозненный комплект «Нивы» за 1913 год, китайскую ширму со сказочными цветами и птицами, подушки от дивана, который давно сгинул на помойке, источенную жучком палисандровую шкатулку, расшитый бисером кисет, начисто проеденные молью фетровые шляпы с перьями и многое-многое другое.
Вряд ли в этих завалах найдется что-нибудь по-настоящему ценное. Предприимчивые люди в свое время перешерстили чуланчики и снесли в скупку и ломаный бронзовый подсвечник, и фарфоровые настенные тарелки, и даже старый веер с костяной ручкой и усохшие от времени лайковые перчатки.
Дворничиха Зина нисколько не боялась пыли и грязи, зато всегда хотела подзаработать, поэтому ее, как правило, нанимали жильцы для разборки завалов.
Вчера Зина несла из соседнего подъезда целый узел вещей. Наверняка она с удовольствием отдаст Кате зеленое бархатное пальто за символическое вознаграждение.
Катя накинула многострадальную куртку и бросилась на поиски дворничихи.
— А он сидит на кухне, и на голове у него — полиэтиленовый мешок! — закончила Жанна.
— И тишина… — не удержалась Ирина.
К счастью, Жанна, глубоко погруженная в свои переживания, не обратила внимания на эту шпильку. Она задумчиво смотрела на пустой стакан.
Ирина поспешно подлила подруге коньяк, и та выпила его, как воду.
— А самое главное, что меня соседка видела!
— Какая соседка? — по-деловому поинтересовалась Ирина.
— Да такая, с собакой выходила. Неприятная такая.
— С собакой? Тогда я ее должна знать, я всех собачников во дворе знаю. Какая у нее собака?
— Такая тоже противная. Кривоногая, толстая и морда приплюснутая…
— Мопс, что ли?
— Наверное, мопс.
— А-а, — Ирина погрустнела, — тогда это Ксенофобия Никитична. Трудный случай!..
— Что? Ксенофобия? — Жанна вытаращила глаза. — Это у нее прозвище, что ли? Все, тогда мне точно конец!
— Какое прозвище! Настоящее имя, по паспорту! Но это тот случай, когда имя вполне соответствует содержанию! — Ирина придирчиво оглядела подругу и вздохнула. — А ты, конечно, как всегда, вырядилась на манер пожарной машины! Кто там в малиновом жакете вошел в подземный переход!
— Знаешь, лучше ты меня не зли! — Жаннин взгляд потяжелел. — Что я, по-твоему, должна носить вещи нежно-крысиного цвета? Или цвета осенней грязи, как Катерина? Я яркая женщина, и мне идут яркие цвета!
— Вот, теперь я тебя узнаю! — обрадовалась Ирина. — А то совсем скисла. Но насчет одежды — что-нибудь крысиное тебе сейчас точно не помешало бы, а то в таком виде тебя только слепой не узнает. Да и то вряд ли, потому что духи у тебя тоже… с ярко выраженной индивидуальностью. Даже Яша чихает!
— Ничего, доберусь до дома — что-нибудь подберу.
— До дома? — Ирина подошла к окну и снова помрачнела. — Это будет не так просто. Посмотри-ка, кто здесь у нас!
Жанна поднялась (кухня слегка качнулась у нее перед глазами) и выглянула в окно.
Перед подъездом, где обитал покойный Цыплаков, стояли целых три машины с полицейскими мигалками. Около них слонялись, курили и переговаривались несколько мрачных парней в кожаных куртках, удивительно похожих на персонажей полицейских сериалов. Еще один такой парень вел беседу с бдительными пенсионерками, оккупировавшими ближайшую скамейку. Судя по их энергичной жестикуляции, беседа оказалась плодотворной и содержательной.
— Почему это все реальные менты так похожи на телевизионных? — задумчиво проговорила Жанна. — Создатели сериалов точно уловили их стиль или живые стали косить под телеперсонажей?
— Сейчас тебя не это должно волновать. — Ирина прервала этот поток художественных наблюдений. — Сейчас нам нужно думать, как тебе отсюда вырваться.
— Однако быстро они узнали об убийстве, — переключилась Жанна. — Интересно откуда.
— Насколько я знаю Ксенофобию, она любые скандалы сквозь стену чувствует.
— На этот раз ей такие способности не понадобились, — вздохнула Жанна. — Кажется, я действительно забыла закрыть дверь этой злополучной квартиры… Нет, ну надо же так вляпаться! А я еще Катьку всегда ругаю!
— Раз ты способна на самокритику, значит, еще не все потеряно!
— Но как мне добраться до своей машины?
— До машины? — Ирина хмыкнула и покосилась на подругу. — Кажется, ты немного погорячилась.
— А что такое?
— Ты сколько коньяка выпила?
— Ах да. — Жанна удивленно посмотрела на полупустую бутылку и снова села за стол. — Слушай, раз так — налей мне еще немного! И себе тоже, а то одной как-то грустно пить.
Ирина разлила остатки коньяка и села, озабоченно подперев подбородок кулаком.
— Но переодеться тебе непременно нужно. В таком виде ты и десяти шагов не пройдешь, первая же бабка остановит.
— Да? — Жанна фыркнула. — Не хочешь ли ты сказать, подруга, что дашь мне что-то из своих шмоток?
— А что? — Ирина обиделась. — По-твоему, мои вещи никуда не годятся?
— Нет, по-моему, они просто будут с меня сваливаться, как с вешалки. Они же велики мне на четыре размера!
— Прямо на четыре! — Ирина подпрыгнула от возмущения. — Максимум на размер! Вот у тебя какой размер, какой?
— Ни за что не скажу! — Жанна схватилась за сердце. — Хоть пытай меня! Хоть жги каленым железом!
— А я и так знаю, — фыркнула Ирина, — я видела этикетку на твоем желтом пиджаке…
— Вечно ты подглядываешь, вынюхиваешь — подруга называется!..
— Жанка, что мы вдруг так раскричались, — опомнилась Ирина. — Разве можно?
— Действительно, — усовестилась Жанна. — Это все коньяк. Ты мне больше не наливай!
— А больше и нет. — Ирина перевернула бутылку и потрясла ее над своим бокалом. По стенке скатилась одинокая капля. — Но мои вещи тебе действительно будут великоваты, здесь ты права. Придется выбрать что-нибудь из Наташкиных.
Наташа, двадцатилетняя Иринина дочь, была студенткой.
— Наташкиных? — подозрительно скривилась Жанна. — Я представляю, что она носит!
— В твоем положении, дорогая моя, — наставительно сказала Ирина и встала, чтобы сварить кофе, — капризничать совершенно ни к чему. Откровенно говоря, положение твое — хуже губернаторского. Ты еще не знаешь нашу Ксенофобию Никитичну и ее дурной глаз и злой язык.
