— Старею, — грустно проговорил подошедший.
— Точно, — согласился собеседник.
— Услышал, как я подбираюсь, а, Михалыч?
— Нет, — рассмеялся тот, — я тебя просто вычислил.
— Значит, все-таки старею, — посмотрел вниз на поселок, — ни фига не Рублевка.
— Не «Никольские озера» и даже не «Золотые пески».
— Бедно живете, ваше превосходительство.
— Пудрю мозги общественности. Видел бы ты мое шале в Куршевеле.
— И замок в Нормандии, — подхватил собеседник.
— И его тоже.
— Богатые люди — особые люди. Ты хоть знаешь, какие хибары у твоих?..
— Все я знаю, Юрка. — Генерал поскучнел лицом, бросил сигарету на землю и растер. — Вон тот дом, видишь? — и показал рукой. — Справа от него через два двора — мой личный Куршевель и Нормандия в одном флаконе. Семь соток, электробатареи, баня, сортир во дворе. Смотри и завидуй.
— Сейчас зарыдаю.
— Грубый ты, Витальевич.
— Это точно. И ни хрена не женственный. Зачем звал, боярин?
— Есть предложение по твоим пацанам.
— Слушаю.
— Вам предлагается…
— Сделка?
— Не перебивай. Хорошо, пусть будет сделка. Они получат на полную катушку, но только по статье триста тридцать Уголовно-процессуального кодекса.
— Что за статья?
— Самоуправство, то есть самовольное совершение действий, правомерность которых оспаривается… Черт, дальше не помню.
— Теперь я вспомнил, это наказывается штрафом.
— Верно или максимум арестом от трех до шести месяцев…
— Которые они проведут в следственном изоляторе.
— Прекрати наконец перебивать!
— Извини.
— В их случае до пяти лет лишения свободы.
— С какой радости?
— С такой, потому что совершено то же деяние, но с применением насилия.
— Хреново.
— Но, — генерал сделал паузу, — в мае ожидается амнистия по случаю годовщины Победы. У твоих мальцов, надеюсь, боевые награды имеются?
— Обязательно.
— Значит, подпадут под нее.
— А если не подпадут?
— Должны.
— Все, что нам должны, давно прощено и забыто. Не пойдет, Михалыч.
— А как пойдет?
— Первая часть триста тридцатой или снятие всех обвинений.
— Наглый ты. — Генерал тяжко вздохнул.
— Точно, наглый, — согласился собеседник, — с вами иначе нельзя. Ладно, я пошел.
— Пока, — генерал протянул руку, — а знаешь, Витальевич, я ведь увольняюсь.
— Выгоняют?
— Сам.
— Когда?
— С твоими орлами разберусь и сразу подам рапорт.
— Твердо решил?
— Тверже некуда.
Глава 21
Тому, что произошло потом, трудно было подыскать объяснение. Обо мне просто-напросто забыли. Все, начиная с умненького изувера Сотника и заканчивая собственным адвокатом, причем на целую неделю. Семь дней я прожил в совершенном недоумении, чувствуя себя не то Эдмоном Дантесом в замке Иф, не то тем самым неуловимым Джо из анекдота.
Что случилось? В стране произошел переворот, старые органы власти в полном составе укатили в Лондон, а новые все никак не могут поделить портфели? Генпрокуратуру наконец-то переподчинили Чубайсу, и тот, разогнав следаков и прокуроров, привел в это славное заведение табун эффективных менеджеров? Или это какая-то очередная уловка Дровосека? Ничто, знаете ли, так не расшатывает психику, как полное непонимание ситуации и ненужные мысли.
Если так, то надо меньше думать. А потому я постарался максимально загрузить себя физически: чередовал уборки со стирками, усиленно занимался физкультурой и взахлеб читал на ночь Карла Маркса. В результате всего этого умудрился не впасть в истерику и даже улучшил пару личных рекордов: в кроссе по пересеченной местности и в усвоении трудов классика (прочел зараз почти страницу, правда, ни черта не понял).
Через неделю заявился господин Тищенко собственной персоной, в марлевой повязке на физиономии.
— Что нового, мэтр? — спросил я.
— Есть хорошие новости, а есть и плохие. С каких начать?
— Давайте уж сразу с плохих.
— В Москве эпидемия гриппа. — Он чихнул. — Врачи рекомендуют поменьше бывать в людных местах и вообще сократить общение до минимума. Это плохая новость.
— Плохая, — согласился я. — Еще что-нибудь?
— Лично для вас здесь угроза заболеть минимальна. А вот это — хорошая.
— Единственная?
— Пока — да, но… — Тут он едва заметно подмигнул и закашлялся. — Надо верить в лучшее.
— Очень хотелось бы.
— Побольше оптимизма, мой друг, — он высморкался, — уже виден свет в конце тоннеля.
— Наверное, это встречная электричка.
— Вы все-таки неисправимый нытик, — весело сказал он, — впрочем, мы отвлеклись. Давайте-ка поговорим о делах наших.
— Скорбных.
— Я бы так не сказал.
— Продолжайте сотрудничать со следствием, — посоветовал он напоследок.
— Непременно, — улыбнулся я. Хорошее настроение, оказывается, передается при общении не хуже, чем грипп. — Кстати, как там мой товарищ?
— Бодр, активен, стойко переносит тяготы и лишения. Сон, аппетит — в норме. Читает Достоевского. Предельно честен с органами. Велел вам кланяться.
— Спасибо. Если можно, передавайте ему привет.
— Для нас нет ничего невозможного. — Он нажал на кнопку.
Вошел конвой и дальше все, как всегда: меня повели в узилище, а господин Тищенко своим ходом двинулся на волю, навстречу гриппу.
* * *
Вечером за мной пришли два «гражданина начальника» — молодые, здоровенные, веселые и самую малость поддатые. Я встал и замер в ожидании «Руки за спину». Не дождался.
— Коваленко, с вещами на выход.
— Неужели на свободу?
— Щас. Пойдешь в общую хату. Пожил в люксе и достаточно.
— Куда? — переспросил я, собирая пожитки.
— Ну, ты совсем тупой. В общую, говорю, к злодеям, — радостно сообщил высоченный рыжий детина.
— К убийцам, насильникам и маньякам, — добавил его напарник, бритый налысо толстяк с красным лицом любителя простого русского застолья. — Поздравляю, ночка тебе предстоит классная.
