Всю ночь мы просидели под мокрыми кустами, пытаясь отдышаться после такой погони. Газему вдруг заплакал, как ребенок. Меня это очень напугало: в детстве мне внушили, что мужчины плачут только от полной безысходности. Он стал корчиться и стонать от боли. Когда мы решились наконец приблизиться к нему, то поняли, в чем дело. Его ранили в правую ногу – она отекла, а рана воспалилась. Рукой Газему придерживал правый бок. Альхаджи осторожно отвел его ладонь и увидел, что бок тоже прострелен. Видимо, старик зажимал пулевое отверстие, а теперь из него рекой хлынула кровь. На лбу у него появилась испарина. Альхаджи попросил меня подержать рану, пока он поищет, чем ее перевязать. Газему смотрел на меня, его глаза затуманились, но он сделал слабую попытку поднять правую руку и взять меня за запястье, чтобы помочь остановить кровь. Однако ее струи все равно сочились между моими пальцами. Газему уже не всхлипывал, слезы тихо катились по его щекам. Муса больше не мог выносить вида крови и потерял сознание. Мы с Альхаджи сняли со старика рубашку и обвязали вокруг его живота. Муса очнулся и вместе с остальными напряженно наблюдал за тем, что мы делаем.
Еле дышавший Газему все-таки умудрился объяснить нам, что поблизости находится вали
[19]. В ночи мы сбились с пути и свернули не туда. Нужно вернуться немного назад, и тогда он покажет, как найти тропу. Он обхватил нас с Альхаджи за плечи, мы подняли его и стали медленно пробираться через заросли кустарника, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы отдохнуть и стереть пот со лба раненого.
К середине дня Газему стал задыхаться. Тело его сотрясалось. Он попросил нас усадить его на землю и согнулся пополам, держась за живот и стеная от боли. Начались рвотные позывы, потом он лег на спину и уставился в небо. Вскоре мы заметили последнюю судорогу – сначала спазм свел ноги, потом дрогнули руки и, наконец, слабо шевельнулись пальцы. Глаза были открыты, остановившийся взгляд устремлен куда-то ввысь, к вершинам деревьев.
– Понесем его дальше, – голос Альхаджи прерывался. Мы снова закинули его руки себе на плечи и потащили вперед. Ладони его были холодными, но тело хранило остатки тепла, и рана по-прежнему кровила. Мы молчали. Все и так понимали, что произошло.
Когда мы наконец добрались до вали, глаза Газему были все еще открыты. Альхаджи закрыл их. Мы сели рядом с трупом. Кровь старика осталась у меня на ладонях и запястьях, и в носу его еще виднелись запекшиеся сгустки. Теперь я жалел, что швырнул в него пестом. Я тихо заплакал. Но по-настоящему рыдать уже не мог.
Солнце близилось к закату, оно уносило с собой жизнь Газему. Я сидел, ни о чем не думая. Мне казалось, что мое лицо окаменело. Когда налетел свежий вечерний ветерок, я понял, что его дуновения не доставляют мне ни капли удовольствия, хотя должны бы. Всю ночь я не мог уснуть. На глазах выступали слезы и тут же высыхали, не пролившись. Я не знал, что делать дальше. Вспоминая предсмертную агонию Газему и то, как постепенно затихало его истерзанное тело, я завидовал ему.
Глава 12
Наверное, мы шли несколько дней – точнее не скажу, – когда вдруг увидели перед собой двоих мужчин, взявших нас на прицел. Жестом они велели нам подойти ближе. Мы прошли между двумя шеренгами военных с автоматами «АК-47», пулеметами «G3» и гранатами на поясе. У них были странные, очень темные лица, будто присыпанные угольной пылью, и очень красные глаза. Они пристально рассматривали нас. В конце строя мы увидели тела четырех человек в военной форме, насквозь пропитанной кровью. Один из них лежал на животе, глаза его были широко раскрыты, но взгляд остановился. Часть внутренностей вывалилась наружу, на землю. Я отвернулся, но тут же наткнулся на раненого с проломленным черепом. В голове зияла дыра, там что-то пульсировало, он еще дышал. Мне стало дурно, тошнота подкатила к горлу, вокруг все поплыло. Один из солдат, что-то жевавший и с улыбкой наблюдавший за мной, отпил из бутыли с водой, а остаток воды выплеснул прямо мне в лицо.
– Ничего, привыкнешь. Со временем все привыкают, – сказал он.
Вдруг неподалеку раздались выстрелы. Солдаты засуетились и велели нам следовать за ними. Мы выбежали к реке, где покачивались на волнах алюминиевые моторные лодки. Здесь тоже были трупы – тела одиннадцати-тринадцатилетних мальчишек в армейских шортах, сваленные на берегу. Я и мои друзья старались не смотреть в ту сторону. Тем временем автоматные очереди приближались. Мы поспешно забрались в лодки, и тут из-за кустов кто-то бросил гранату. До воды она не долетела, а разорвалась раньше. Речка была стремительной, вода у порогов выше по течению бурлила. Из-за кустов выскочил человек в камуфляжных штанах и стал стрелять. Один из солдат, сидевший в моей лодке, открыл огонь и убил нападавшего. Мы двинулись вниз по реке, и военные высадили нас у одного из ее притоков. Конвойный проводил нас в Йеле, деревню, в которой стояли правительственные войска. Это селение считалось относительно большим – более десяти домов. И почти все они были заняты солдатами. Кусты вокруг деревни были вырублены, за исключением тех, что росли на пристани, где мы высадились. Как нам объяснили, это было сделано, чтобы неприятель не мог подкрасться незаметно.
Вначале казалось, что в Йеле нам ничто не угрожает. Жители деревни и военные весело болтали, смеялись, говорили о погоде, охоте, посевном сезоне – и ни слова о войне. Поначалу мы не понимали, почему они ведут себя так беззаботно. Но со временем улыбающиеся и приветливые люди вокруг уверили нас, что беспокоиться не о чем, все в порядке. Единственное, что омрачало им радость жизни, так это присутствие сирот. Таких, как мы, мальчишек от семи до шестнадцати лет было здесь около тридцати. Но наша жизнь была сносной, спокойной, и никто, казалось, не собирался отнимать у нас детство.
Сирот поселили в большом недостроенном здании из цементных блоков. Вместо крыши было натянуто брезентовое полотнище. Спали мы на полу, по двое на одном тонком одеяле. Гарнизонный штаб занимал похожий недостроенный дом неподалеку. Там солдаты проводили вечера в своем кругу, не приглашая в компанию мирных жителей. Они смотрели кино, слушали музыку, смеялись и курили марихуану. Запах ее распространялся по всей деревне.
В течение дня солдаты гуляли по деревне и общались с местными жителями. А дети из нашего «приюта» помогали по хозяйству. Мы с Канеи носили воду из реки и мыли посуду. Наши друзья работали на кухне: резали баклажаны, лук, мясо и участвовали в приготовлении еды. Я старался все время занимать себя каким-нибудь делом, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и страшных головных болей. Но обычно к полудню вся работа была уже сделана, обед и ужин приготовлены. Нам оставалось только сидеть на веранде, выходившей на центральную площадь деревни, и наблюдать за жизнью соседей. Родители искали вшей в головах у младенцев, девчонки пели и играли в ладушки. Мальчишки гоняли в футбол, иногда вместе с молодыми солдатами. Их выкрики и были слышны далеко, у самой реки. Жизнь текла спокойно и весело, будто не было поблизости никакой войны.
