«Спокойно», – подумал он и громко выкрикнул:
– Я обер-ефрейтор Майер 2-й! Я буду держать себя в руках! Спокойно!
Майер 2-й кричал до тех пор, пока у него на глазах не выступили слезы. Но этот маленький монолог его успокоил и придал решимости, чтобы выполнить самую сложную часть полета. Он медленно толкнул рычаг газа вперед, готовясь к посадке. Самолет стал снижаться. Майер 2-й осторожно повернул влево и стал по нисходящей спирали кружиться над аэродромом. Земля начала стремительно приближаться. Бросив один взгляд на спидометр, а другой на положение машины относительно земли, Майер 2-й отчетливо понял, что через несколько секунд смерть для него станет реальностью. Самолет летел всего в нескольких футах над травой – как раз на расстоянии, равном глубине могилы. Прямо перед тенью машины на ее пути мчался испуганный заяц.
Майер 2-й выключил моторы. Вокруг стало очень тихо, и тут он сделал самую умную вещь в своей жизни: аккуратно потянул штурвал на себя. Машина тяжело плюхнулась на землю, подскочила, словно вальсируя, описала полный круг, развернулась в противоположном направлении и замерла, как в финале арлекинады.
Майера 2-го отправили к «отцу Филиппу» на гауптвахту, чтобы он охладил там свой пыл, посидев шесть долгих недель на воде и хлебе, развлекая себя чтением на выбор Библии или «Майн кампф». После того как Майер выдержал все это, его отправили в королевство его снов – в летную школу. И теперь он считался одним из самых выдающихся пилотов эскадрильи.
Вернер вдруг расхохотался. Летчики дружно вскочили со своих шезлонгов и торопливо повернулись спинами к проходившему мимо коту, чтобы их взгляды не встретились с глазами этого знамения беды. Когда животное проследовало вдоль ряда шезлонгов, разгорелась горячая дискуссия по поводу предчувствий и суеверий; каждый стремился выговориться. Ульрих относился, пожалуй, к самой несерьезной категории спорщиков. Он не любил число тринадцать и клялся, что никогда не полетит в пятницу, если она выпадет на тринадцатый день месяца, потому что тогда его обязательно убьют. Помню, однажды вечером мы с ним искали, где бы нам остановиться на ночлег, и в конце концов нашли гостиницу, в которой свободным был только тринадцатый номер. Так потом Ульрих взял клочок бумаги, написал на нем «12А» и прикрепил к нашей двери.
Самый старший из нас страдал от суеверий гораздо сильнее. Он уже достаточно налетался, и его нервы превратились в лохмотья. Когда все было хорошо, он просто стучал три раза по дереву. Со временем привычка довела парня до того, что едва ли минута его жизни проходила без этого ритуального постукивания. И я представил себе, что тоже могу дойти до этого. Любая мысль, содержавшая хотя бы толику неприятного, которая приходила ему в голову, вызывала у него чувство, что она непременно должна превратиться в мысль самую добрую. Это желание проявлялось по сто раз на дню. Он заставил себя поверить, что все зависит от постукивания, поэтому, кроме компаса, сигнальных ракет и цветастого мешочка, который пристегивался к ноге, всегда носил с собой кусочек дерева.
Нечто подобное замечалось и в других пилотах. Но всех без исключения больше всего подавлял характер одного механика. Все избегали самого этого человека и его взгляда, хотя он был прекрасным парнем и знал свою работу так же хорошо, как любой, кто давно был связан с авиацией. Около года назад выяснилось, что этот механик обладал даром ясновидения, способностью заглядывать в будущее. Тогда он тайно несколько раз предупредил двух летчиков, что вскоре им придется выпрыгивать из самолета с парашютом, но они не прислушались к его словам и разбились. Несколько недель спустя этот странный парень указал на одного из пилотов со странным замечанием: «Он следующий». И тот действительно стал следующим погибшим в воздушном бою. Это событие означало, что теперь для всех покоя не будет. Летчики окружили механика, чтобы узнать, кому было суждено стать «следующим». Добрый парень смутился и сначала отказывался отвечать, но ребята так сильно надавили на него, что ему пришлось согласиться. «Побереги себя, Роберт!» – сказал он одному пилоту, вдруг замолчал и стал пристально смотреть в глаза другому, пока тот, покрасневший, с учащенно забившимся сердцем, в смущении не отвел взгляд в сторону.
Роберт погиб, а второй летчик по-прежнему был с нами. Эта единственная ошибка, однако, не поколебала общую веру, и только ужас при мысли получить смертный приговор удерживал ребят от дальнейших расспросов своего загадочного товарища. Кое-кто из летчиков все же попытался потом поговорить с ним за выпивкой, но механик с тех пор не проронил ни слова насчет предсказаний. Тем не менее я чувствовал, что рано или поздно тоже обращусь к нему, и уже прикидывал в уме, как вытянуть из него секретную информацию.
«Готовность номер один! – вдруг загремел громкоговоритель. – Эскадрилья, на взлет!»
Мы бросились по своим машинам и через минуту уже были в воздухе. Неподалеку от Амьена на пяти тысячах метров ревели тяжелые бомбардировщики. Нас было тридцать, впереди летела почти сотня четырехмоторных самолетов неприятеля, а выше в лазурном небе могло оказаться во много раз больше вражеских истребителей. Наши двигатели работали на полной мощности. Мы пытались настичь соединение англичан и на несколько миль обогнать его. Мотор моего самолета был старым, я стал отставать, поэтому мне пришлось развернуться навстречу бомбардировщикам раньше других. Нашей целью были вражеские летчики, мы должны были атаковать их спереди. Я действительно слишком рано развернулся. Мои товарищи, от которых я отставал, оказались совсем далеко. Сложилась неприятная ситуация, поскольку неприятель мог обрушить весь свой огонь на меня одного, на единственный истребитель, приготовившийся к атаке.
В моем прицеле появился тяжелый бомбардировщик. Он стремительно рос, становясь все больше, пока не занял все пространство. Я выстрелил, и в следующее мгновение столкновение с гигантом показалось мне неизбежным. Изо всех сил ударив ногами по рычагам руля направления, я обеими руками толкнул штурвал вперед – трюк, который мог стать спасением, поскольку мой самолет полетел вертикально вниз на той же скорости, на которой я пошел в атаку. Еще один толчок, поворот штурвала – и я вышел из пике. Позади бесчисленные следы снарядов американских зениток образовали своеобразную защитную стену, похожую на грозовую тучу с градом и порванными кружевами пара. Ни одного из наших самолетов не было видно. Английские истребители, должно быть, во время атаки свалились на них сверху и рассеяли эскадрилью. Поскольку я летел один, меня не заметили. С тревогой я огляделся по сторонам в поисках хотя бы одного товарища, с кем можно было бы объединить силы. Два американских истребителя спикировали вниз. Оценив цель, я понял, что они пересекут линию моего огня, но в самый последний момент перед тем, как нажать на гашетку, увидел на их крыльях знакомые кресты. Но наши летели очень быстро, и моя машина никак не могла угнаться за ними.
Темное вертикальное облако дыма застыло в небе. Я пролетел рядом с ним и посмотрел вниз: оно разорвалось, когда сквозь него пролетел фюзеляж пикирующего «Спитфайра». В эти считаные секунды решилась судьба человеческой жизни, я никак не мог оторвать взгляд от загоревшегося самолета. Я надеялся, эта мысль мучила меня, что англичанин смог выпрыгнуть с парашютом. Наконец на фоне мрачного ландшафта раскрылся маленький белый грибок. Увидев, что фортуна улыбнулась летчику, я направил свой самолет к нему, чтобы поприветствовать и пожелать удачи. Я облетел вокруг маленькой, неуклюже висящей под куполом парашюта человеческой фигурки и помахал рукой.
