Расчёт царя был прежде всего на численность атакующих, поэтому штурм был очень кровопролитным. «Царь же благочестивый, стоя в церкви и моля Создателя Бога, также и все люди (свита. — Авт.), с великим вопом и плачем истинным сердечным призывая Бога на помощь (молились. — Авт.), также и священники, служащие в алтаре, со слезами литургию совершали», — пишет летописец.
Во время этого бесконечного богослужения в церковь вошел один из боевых воевод и сказал царю:
— Время ехать, государь, ибо давно бьются твои полки с неверными!
— Если до конца пения дождемся, то и милость от Христа получим, — отвечал Иван Васильевич, продолжая молитву.
Позже вошел в церковь второй гонец из сечи:
— Великое время есть царю ехать, да укрепятся воины, видя вместе с собой царя!
«Царь же, воздохнув из глубины сердца своего, и слёзы многие пролив, и рече: Не оставь меня, Господи Боже мой, и не оступись от меня, вонми в помощь мою», — и как ни в чём не бывало молился до конца литургии.
Стоило царю, после всех проволочек, появиться в рядах полка в поле перед Казанью, как воодушевление охватило мужественных сынов Руси. Ещё дерзновеннее пошли они на стены, кто по лестницам, кто по жердинам, а кто и подсаживая друг друга, сквозь град стрел и каменьев, потоки кипятка и горящей смолы, по трупам своих товарищей.
Медленно продвигались вперёд яркие хоругви русского воинства, но всё больше их расцветало на казанских стенах и башнях. «И было видеть ужаса многа исполнено дело оное. Ибо от пушечного стреляния, и от трескоты всякого оружия, и вопля человеческаго обоих стран мнетися самому граду и земле оной колебатися, от праху же и дыму стрельбищного потемнел тогда свет».
Как писал летописец, казанцы, хотя и видели конечную свою погибель, однако зело дерзновенно сражались, возбраняя христианскому воинству на град восхождение, — оно же отовсюду, как вода, неудержимо на град проливалось и билось уже врукопашную. Магометане бились за себя, и жён, и детей, и имение, обогащенное столетним грабежом и рабским трудом пленников, сохранить желая, христиане сражались в надежде бессмертной славы, вспоминая мужество предков своих в битве против Мамая, желая вечных врагов Руси до конца истребить.
«Льется кровь христианская, вкупе и поганская, и течёт по удолиям. Валяются головы отсечённые, яко шары по улицам града, раненые воплями великую грозу создают, стеная и умирая от тесноты невиданной. Падает обеих сторон множество убиенных, иные же от тесноты и дыма стрельбищного напрасно падают и задыхаясь умирают».
Уже сбиты казанцы со стен и секутся на улицах, но разделяется российское воинство, ибо храбрецы, утруждённые и израненные, идут вперед, а множество других бросается грабить великие казанские богатства, вытаскивает стариков, женщин и детей из домов и из мечетей, «и секут их без милости и обдирают до последней наготы».
Не только воины, но коноводы и кашевары из станов, видя взятие казанских стен, устремились на грабёж, безжалостно истребляя неспособных к сопротивлению мирных жителей. Приехал в царский полк гонец от Воротынского со словами воеводы, что крепко бьются русские ратоборцы в Казани, но нужна им помощь и потребно укрощение подлых грабителей.
С гневным осуждением писали потом русские авторы о «корыстовниках», убивавших жителей «без всякого милосердия». Даже посланные царем в Казань «чиноначальники», которые должны были с обнаженными мечами идти за полками, не допуская грабежей под угрозой смерти, соблазнились «на корысть многую, ибо град тот воистину исполнен был златом, и серебром, и каменьями драгоценными, и соболями кипел, и прочими великими богатствами переполнен был».
«Как в таких случаях бывает, — печально констатировал факты русский историк XVI века, — мало страха казни корыстовники боялись, зане где корыстей желательство, там боязнь и срамота отступают. И того ради уже мало воинства христианского оставалось, едва, как писал, не все на корысти падоша, и самые того стеречь поставленные чиноначальники… Храбрые же воины зело изнемогали утрудившись, сражаясь непрестанно, корысти всякие ногами топча и ничем не прельщаясь, только Бога в помощь призывая. Басурманы же, видя, что мало остаётся христианского воинства, начали крепко налегать, ополчаясь на них».
Наступая в первых рядах, Воротынский прошёл полгорода и был остановлен на краю Тезицкого оврага, делившего Казань пополам. Ободрив отступающих, казанские воеводы накопили здесь силы и устремились в атаку. Теперь уже Воротынский и соединившийся с ним Серебряный с другими воеводами вынуждены были шаг за шагом отступать по тесным улицам. Видя это, начавшие грабежи пришли в смятение и ударились в такое бегство, что и в ворота не попадали; множество их металось со стен и бежало, бросая награбленное, по полю с криками: «Секут! Секут!»
Царь Иван Васильевич перепугался и изменился лицом, думая, что все московское войско в Казани полегло. Однако стоявшие рядом с царём заслуженные воеводы не дали ему бежать. Схватив царского коня под уздцы, они «самого царя, хотяща и не хотяща», привели к воротам Казани. Двадцатитысячный отборный полк, не вступавший ещё в бои под городом и предназначавшийся исключительно к охране «царского здравия», разделился. Половина его сошла с коней и, во главе с соскучившимся в безделье воеводой Иваном Васильевичем Большим-Шереметевым, устремилась на подмогу истомлённым четырехчасовым боем храбрецам.
Преодолев в жесточайшем бою Тезицкий овраг, россияне начали штурм горы, на которой стояли соборная мечеть и ханский двор. Мусульманское духовенство, раздувавшее в Казани пожар фанатичного сопротивления, в последние часы существования ханства доказало искренность своих убеждений. Под предводительством известного в Казани набожностью Кулшериф-муллы чины мусульманского клира с оружием в руках «сразились с христианами так мужественно и жестоко, что все до единого избиены были».
Полтора часа шёл бой вокруг ханского двора. Описывая его, русские испытывали различные чувства. Официальный царский летописец с видимым удовольствием сообщал, что россияне «секли нещадно нечестивых, мужей и жен», так что кровь потоками текла по улицам. Другие авторы подчеркивают мужество и благородство врага. Не желая подвергать опасности жизнь многих тысяч женщин и детей, спасавшихся на ханском дворе, казанские воины решили оставить своё укрепление и погибнуть в открытом бою.
Действительно, русские воеводы не допустили резни (да и наступавшие с ними ратоборцы отличались от трусов, убивающих безоружных). Самая кровавая сеча развернулась на спуске с казанской горы к Елабугиным воротам, где стояли с немногими воинами князья Андрей Курбский и Пётр Щенятев.
Не в силах пробиться здесь из города, казанцы, потеряв пленным хана Еди-Гирея, ушли прямо через крепостную стену. Ни отвага князей Курбских, бросавшихся на плотный строй отступавших, ни стремление Семёна Ивановича Микулинского-Пункова, догнавшего лишь хвост вражеской колонны, не смогли остановить татарских воинов, которые были разбиты, но не сломлены.
К вечеру 2 октября 1552 года Казань представляла собой страшное зрелище. За полуразрушенными и прокопченными, покрытыми смолой и кровью стенами открывались улицы, настолько заваленные трупами, что пройти по ним, не наступая на мёртвых, было невозможно; ручейки крови журчали в сточных канавах.
