— Да могут ли они жить-то без ограбления соседей? — спросил у воеводы поп. — Ведь мало что из богатств в Крыму остаётся, всё за море уходит в обмен на турецкий хлеб.
— Ишь, пожалел волка! — возмутились на святого отца воины. — Ты ещё предложи им рабов христианских оставить, которые у них по смерть свою пашню пашут и просо сеют, сами же с голоду помирают.
— Можно крымчакам жить без грабительства, только они от трудов и земледельческой работы зело отвращаются и того ради мало хлеба знают. А хлеб там родится богато, где поля русские пленники пашут, — сказал воевода. — Как мы их от неволи освободим, многие, чай, захотят на такой богатой земле жить и земли станут осваивать. А берега Крыма богаты всяким овощем, который издавна растят армяне да италийцы с евреями. Без неволи ханской те свои сады и огороды распространят, так что не будет ни в чём скудости. Сами же татарове к трудам и нуждам неизреченно терпеливы суть. Коль не будут дурным разбоем от честного труда отвращаться — не сыскать будет богатейшего места, нежели Крым.
Но не будет так, если позволим им свирепствовать над соседями безнаказанно. Пусть знают грабители, что гнев обиженных падет на их землю и негде будет им укрыться от расплаты за зло сотворенное. Подай-ка, дружок, мне сапоги, чаю, уже они просохли!
* * *
Быстро замотал Шереметев портянки, вспрыгнул на ноги и велел собираться, а коноводам подать коней к опушке. Он было встал в стремя, как из-за ближнего кургана, в окружении сторожевых воинов, показался летящий галопом всадник с соколиным пером на шапке.
— Ну-ка, — сказал воевода, — посмотрим, что за вести, — и с этими словами выдернул ногу из стремени. Не доскакав до воеводы шагов двадцать, конь гонца пал на передние ноги, и тот кубарем вылетел в траву. Воины немедля подняли бедолагу и под руки подвели к воеводе, но прибывший долго не мог говорить.
— Хан идёт, — наконец пробормотал он задыхаясь, — на Русь.
— Какой хан, — спросил Шереметев ласково, — и куда идет, и с кем, и где он сейчас? Да ты не спеши, попей водички. — Воду тотчас подали. — Ведь не за тобой же он следом скачет!
Спокойствие воеводы и изрядное количество холодной воды постепенно оказали свое благодетельное влияние, и гонец стал глядеть осмысленно. Всё меньше запинаясь, он поведал, что дозорные Сторожевого полка переехали сакму, не доходя Изюм-Кургана. Сакма была очень велика и, пересекая путь русским, вела на север. След крымских коней был свеж. Не дожидаясь возвращения своего товарища Степана Сидорова из разъезда, воевода Дмитрий Плещеев немедленно послал гонца к Шереметеву за приказаниями. Тот прилетел, загнав напоследок коня.
Приказав проводить гонца в тень и обиходить, а заодно рассёдлывать коней и располагаться на дневку, Шереметев с отвращением плюнул себе под ноги и сказал подошедшему воеводе Салтыкову:
— Узнаю Плещеевых! Начальстволюбивы до потери разумения! А каков воевода, таков и воин: эвон как задохнулся, поспешая с пустыми словами. Однако придётся подождать человека от Сидорова.
— Можно ли нам коней расседлывать?! — вскричал Салтыков. — Надобно назад спешить или хоть наготове быть, да разъезды усилить: не ровён час хан нагрянет!
Оглянувшись на стоящих рядом воинов, Шереметев взял товарища под руку и повёл обратно в лесок, к излюбленному ракитовому кусту.
— Стража у нас и так хороша, — говорил он по дороге, — а спешить надо с усмотрением. Видишь и сам, куда бы нас спешка завела, если бы скакали мы сломя голову: хан-то, не ведая про нас, дорогу нам пересёк. Думал на Русь нежданно прийти! Видит Бог, отдает себя басурман в наши руки. Не владения крымские, а самого крымского царя должны мы здесь разгромить и на Русь лазать крепко отучить. Но и здесь нам голова требуется, а не быстрые ноги.
И, успокоив таким образом Льва Андреевича Салтыкова, усадил его Иван Васильевич рядом с собою под куст, ждать о хане вестей. Они не замедлили появиться.
На взмыленном, разгоряченном скачкой коне прямо на полянку вылетел и ласточкой спрыгнул с седла молодец в зеленом кафтане, ладно обтянутом сбруей, на которой висели длинная сабля с костяной рукоятью и такой же кинжал, пищаль с набором украшенных серебром зарядов, пороховница из заморской раковины и вышитый подсумок, два пистолета турецких и малая секира в чехле, две кожаные фляги — большая и маленькая, серебряный футляр с гребешком.
Глянув на воевод орлом, пошевелив закрученными чуть не до глаз усами и заломив на затылок казачью шапку, гонец Степана Григорьевича Сидорова начал свой доклад:
— Аз есмь («из монастыря, что ли, сбежал», — шепнул Иван Васильевич Шереметев Салтыкову) станишник Богдан Никифоров сын, станицы Лаврентия Колтовского. Июня в 19-й день сметили мы на Северском Донце на Обышкине перевозе сакму крымских людей — лезли через перевоз тысяч с двадцать. И на других перевозах, по осмотру, сметили многие сакмы, всего тысяч на шестьдесят конных, не считая заводных лошадей: крымские татары, буджакские, Казыева улуса люди и черкасов отчасти. И о том послан я был Степану Григорьевичу сообщить, пока Лаврентий с нашими по следам идет.
Да Степану Григорьевичу сообщил изюм-курганской сторожевой службы сторож Иван Григорьев, что под Изюм-Курганом, Савиным бором и в других местах прошёл крымский хан, а сколько с ним людей — сметить не успел. Воевода, велев обо всём том воеводам Большого полка сообщить и в Передовой полк весть дать, пошёл сам по сакмам за ханом в угон, а вскоре обещал прислать проводников, чтобы большие воеводы легко могли с Муравского шляха на татарскую сакму переброситься. А гонцом послал меня. То мое и слово!
— Ай да молодец! — сказал Иван Васильевич сразу о гонце, Колтовском и Сидорове. — Ты, Лев Андреич, готовь в Москву грамоту, что мы идем за ханом к Быстрой Сосне — пусть встречают дорогого гостя. Да станишников и Сидорова не забудь упомянуть, они всякой награды достойны. Ты, Богдан Никифорович, сам в Москву весть о хане понесёшь.
— Постой! — закричал воевода, видя, что молодец бросился к своему коню. — Экий ты быстрый. Скакать будешь во весь дух, беря везде подставных коней, для начала из моих выберешь лучшего. Пойдешь под моим флажком. А пока возьми в дорогу запас.
Воевода призвал своего старого холопа и велел лично присмотреть, чтобы гонца накормили и собрали в дорогу самолучшим образом. Подумав, Большой велел принести тщательно хранимый бочонок с квасом и нацедил давно не видавшему такой роскоши станишнику полный ковшик. Через час гонец уже сидел в седле и, напутствуемый воеводами, выезжал из леска на степную дорогу{17.
На другое утро Большой полк пересек семь овражистых верст, отделявших Муравский шлях от мест, через которые прошли сакмы Девлет-Гирея, и встретился со Сторожевым полком. Передовой полк Басманова и Зюзина, совершив марш следом за Сторожевым, пошел в арьергарде.
Широко раскинув поперек Изюмского шляха крылья разъездов, русские войска спокойно, не выдавая себя, шли за крымчаками, готовые подхватить их и передать в руки больших государевых полков. Главная сила крымского хана и его вассалов — 60 тысяч всадников — попала в смертельную ловушку, но ещё не знала об этом.
