Мы с вами исправим это упущение, впервые рассмотрев развитие военной мысли Суворова с его первых шагов до величайших побед. Труды Юлия Цезаря и маршала Тюренна, полководцев начала XVIII в. Евгения Савойского и Морица Саксонского, прочитанные в детстве, приведут его на поля сражений против Фридриха Великого в Пруссии и конфедератов в Польше. Именно тут сложится и разовьется в стройную систему его тактика и система обучения солдат. Здесь родится его стратегия и возникнет философия военных действий, соединившая опыт европейских войн с православной русской культурой.
Многолетние турецкие войны, действия Суворова в Крыму, на Кубани, на Кавказе, в созданной им Новороссии и в Дунайских княжествах рассматривались Александром Васильевичем как частные случаи применения более широкого европейского опыта ведения войн. Именно так — вслед за Суворовым — мы и рассмотрим их, перед тем как вернуться в Польшу, которую полководец вновь устремился спасать. Квинтэссенцией его военной мысли стала кампания 1799 г. в Италии. А проверкой его идей на прочность — Швейцарский поход, увенчавший карьеру непобедимого полководца.
Поставленная задача определила структуру книги. Мы не можем, вслед за многими историками, сосредоточиться на «громе побед», пропуская отдельные страницы его биографии как «не важные» или в каком-то смысле «сомнительные». Жизнь человека и ход его мысли непрерывны. Все — и усмирение разнообразных мятежей, и скучное на первые взгляд строительство крепостей, и томительная для самого Александра Васильевича «гарнизонная служба» — оказывается важным и необходимым для понимания развития его мысли. Командование небольшими отрядами в Пруссии и всего одним Суздальским полком в Ладоге дает основу для осмысления всего последующего хода мысли полководца.
Особый протест вызывает представление о «сомнительности» некоторых страниц биографии полководца. Для меня знание о светлой чистоте личности героя — не исходная аксиома, а результат полного исследования его мысли, поступков и всех деталей жизни. «Жизнь столь открытая и известная, как моя, — написал сам Суворов в 1794 г. — никогда и никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся неложные свидетели истины»
. Из чего же исходили историки, полагавшие правильным скрыть от читателя какие-то стороны биографии героя? Этот ложный подход подразумевает, что где-то там, «в тени», скрыто что-то порочное, чего на самом деле нет.
Итак, перед нами откроется вся жизнь Александра Васильевича. Но преимущественно — со стороны его мысли. Суворов — мыслитель и даже философ: звучит необычно. Все знают его именно как человека действия. Что ж, действий в книге будет предостаточно! Но нам они интересны с той же стороны, с какой сам Суворов подходил к солдату: с точки зрения его мысли, его видения и понимания мира, развития его духа. От подчиненных полководец всегда требовал осмысленных действий — так не будем отказывать в них ему самому.
Не будет в этой книге одного — домыслов, которыми биография генералиссимуса окружена в великом изобилии. В мусорную корзину у нас вылетит огромная масса записанных и изданных в первой половине XIX в. анекдотов и «солдатских» баек о Суворове, его непонятного происхождения «изречений» (а исключением его слов, переданных верными и понимающими учениками), а также море рассуждений позднейших историков.
Анекдоты о полководце очень хороши для развлечения. Многие из них весьма занимательны
. Но мне не очень понятно наполнение книг о Суворове этими фантазиями, если его собственные достоверные рассказы почти обо всем, что он делал, составляют толстый том писем и несколько таких же объемистых томов документов! Кроме того, очень трудно писать лучше, чем сам Суворов. Слово Александра Васильевича столь емко, мощно и талантливо, что филологи сравнивают его с пушкинским. Оно настолько сильно, что часто доходит до широкого читателя ослабленным и урезанным, до неузнаваемости искаженным.
Сравните только хрестоматийное: «глазомер, быстрота, натиск», — с подлинным изречением полководца, ставившего на первое место дух, на второе — ум, затем — дисциплину, а целью стремительного разбития неприятеля полагавшего гуманный мир:
«Вот моя тактика:
отвага, мужество,
проницательность, предусмотрительность,
порядок, умеренность, устав,
глазомер, быстрота, натиск,
гуманность, умиротворение, забвение».
Слово Суворова — главный враг придуманных историками мифов о нем. Вместо туповато-прямолинейного солдафона, каковым его обычно рисует историческая легенда, перед нами предстает требовательный, мудрый военачальник и добрейший, по обстоятельствам ироничный человек, понимающий, почему слава его побед вызывает у людей зависть, естественно выраженную в клевете. Ирония Суворова сильна, но он никогда не опускается до уничижения противников, признавая сильные качества даже за придворными интриганами: «Для двора потребны три качества: смелость, гибкость и вероломство».
В этом изречении видна продуманная звукопись. Александр Васильевич и силу смысла слова понимал прекрасно, и мощь звукового его выражения — не только в командах — пестовал тщательно. В достоверных цитатах голос Суворова, как и гул его побед, продолжает звучать сокрушительно, как Иерихонская труба. Время над ним не властно.
Неслучайно враги полководца еще при жизни пытались представить Александра Васильевича косноязычным чудаком, выражавшимся подчеркнуто простонародно. Слова его неприятели боялись не меньше чем «стремглавного меча». Великолепно зная русскую и иностранную, древнюю и новую литературу, свободно изъясняясь на нескольких европейских языках, полководец пользовался словом столь же неотразимо, как оружием.
«Господа Пулавские невинности лишились, — написано в 1769 г., — в самом деле, никогда их так не разбивали… Тут-то и пришел бы им конец… но малая часть моих войск, сплошь пехота, их спасла. Я кончил дело». Там же, в Польше, сделано признание внимания к языку и литературному стилю, обычно скрываемое: «“Сикурс” есть слово ненадежной слабости, а “резерв” — склонности к мужественному нападению; “опасность” есть слово робкое… и от меня заказанное, а на то служит “осторожность”… Сикурс, опасность и прочие вообразительные во мнениях слова служат бабам, которые боятся с печи слезть… а ленивым, роскошным и тупозрячим — для подлой обороны». — Вот уж сказал, как гвоздем к позорному столбу прибил!
С максимальной отдачей полководец использовал слово как могучую духовную силу, как знамя русское, ведущее в бой его «чудо-богатырей». «На походе, встретясь с басурманами, их бить!.. Поспешность, терпение, строй, храбрость, сильная, дальняя погоня!» Это не поэма, а самая передовая по тактике диспозиция сражения, за которое Александр Васильевич получил титул «граф Рымникский».
Вот не менее поэтичное письмо «любезной Суворочке» — дочери в Смольный институт — из Кинбурнского ада: «У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балета вышел — в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театра». Но чтобы девочка не волновалась — пишет, будто уже оправился от ран и объезжал Днепровский лиман верхом: «Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики… Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту “За Веру и Верность”. Вот каков твой папенька за доброе сердце!»
