Помешать победе может лишь неверный счет противников, против которого генерал-майор резко возражал в предыдущем письме: «Тут постовой командир… обманывать не должен». Преувеличенные сведения о силах отряда конфедератов заставляют командование бросать против них лишние отряды, которые тоже заняты делом — гонят и бьют «свою» партию. Лживый командир «возьмет восемь в полон, десяток повалит, напишет сто, двести, а их было восемьдесят, осталось десятков пять, а по лживому счету триста. Ему лживая слава, но большие потом напрасные труды. Он же, зная правду про себя, кончит кофем; шайка разрастается и родится Заремба (знаменитый польский партизан. — Авт.). Для побиения его нужно будет много войск.
Необходимо, заключает Суворов, чтобы каждый «командир справедливо писал: бунтовщиков было числом около того-то, столько-то пропало, столько-то осталось, ибо становится бездна темнее, чем такие победы блистательнее!» Если учесть, что русские отряды действуют в границах районов (а поляки — нет) и не успевают тренироваться, то получается, что бунту «нет конца». На место разбитой партии приходит новая, силы которой преувеличиваются молвой, шпионами и… русскими офицерами, желающими показать начальству мнимые опасности, которым они противостоят: «Давай чин, деньги»!
«Но не легче ли полагать законом, — риторически вопрошает Суворов, — что надлежит начинать солидным, а кончить блистательным»? И попросту ударить на все хорошо разведанные отряды бунтовщиков «вдруг, во всех местах и почти в одни сутки»?! Самые крепкие базы конфедератов, «Ландскорона и Ченстохов, им для (австрийской) границы потребны, — да обратится же болезнь их на главу их! Чего лучше? Обратить то им в тюрьму… Грабящие их отечество под предлогом веры, защищаемой от неверных, хоронящиеся под жертвенниками Матери Божией, долго ли там укрыться могут от праведного гнева Господня? Да послужит это в ответ всем фанатическим протекторам бунтовщиков!».
Александр Васильевич без обиняков писал, что разгромить конфедератов, в общем-то, легко, но… Мы все знаем, почему бесконечно длятся «антитеррористические операции». «Все это не стоило бы ничего, если бы из года в год не предусматриваны были (командованием) все большие неудобства окончания (военных действий). Всякое продолжение войны, особенно победы, просвящают побежденных (выделено мной. — Авт.). Консулы (римские) старались окончить войну в их год, а (если) было худо, то древние римляне оружие не слагали. По падении бунтовщиков может ли войско оставаться для робушей (разбойников. — Авт.)? Закон усмирителя мятежей, с силой соединенный, не заставит ли и кур возить на Дунай?» — Т.е. не останутся ли русские войска в Польше как оккупанты и после усмирения конфедератов, например, под предлогом снабжения отсюда Главной армии?! (Д I.245)
Неизвестно, до чего вскоре договорился бы Суворов, уже сообщавший начальству, что «родник моих рассуждений есть не только по службе, но и в партикулярности», т.е. гражданственности, если бы ему на помощь не пришли храбрые французы. Они на время извлекли генерала из безделья и скуки, в которую повергала его бурная деятельность конфедератов и совмещенные с нею ленивые шевеления царских военачальников.
ФРАНЦУЗСКИЙ ДЕМАРШ
«На это общие отговорки не потребны, а только постоянная ревность к службе Отечеству».
Потрясающие воображение поражения союзника, Османской империи, побудили правительство Франции в конце 1770 — начале 1771 г. пойти на чрезвычайные расходы. Большая партия французских военных и инженеров устремилась на помощь султану в Стамбул, меньшая — в Австрийскую империю, на территории которой базировались конфедераты. Глава французского военного контингента полковник Дюмурье нашел в лидерах конфедерации «вельмож с азиатскими нравами», не способными за картами, вином и флиртом ни о чем договориться. Но не уныл, а, галантно прибегнув к услугам графини Мнишек, временно объединил буйных панов и стал проводить в жизнь масштабный план по превращению шляхты в подобие армии.
Когда создать войско из своевольных поляков не удалось, неунывающий Дюмурье выписал офицеров из Франции. На немалые деньги своего короля он нанял в формируемые батальоны дезертиров из прусской и австрийской армий. (Складывается впечатление, что это были солдаты, откомандированные к французам австрийцами и пруссаками, вредившими России совершенно неофициально.) По его плану, Барская конфедерация должна была получить к весне 1771 г. 60-тысячное войско, чтобы скоординированными ударами на Варшаву, Краков, в Литву и Подолье заставить русских очистить Речь Посполитую, Молдавию и Валахию. Само собой, отпущенные конфедератам средства пошли в основном на вино и карточные игры, но все равно их силы к заданному сроку достигли 4 тысяч человек, не считая тысячи с лишним наемников Дюмурье, экзерцирующихся за границей.
«По моему разумению, — писал Суворов Веймарну о численности конфедератов в начале марта 1771 г., — я их еще не свыше тысяч четырех считаю во всей Польше, однако и то против прошлогоднего если не вдвое, то в полтора (раза больше), как бы их ни били». Их следовало разгромить, пока они «в разброде», не позволяя соединиться, разбить надежно и без потерь (Д I.246). Веймарну и многим другим на русской стороне было невыгодно такое окончание войны. Суворову пришлось взять инициативу в свои руки.
Когда конфедераты, после препирательств, 31 марта 1771 г. приняли план кампании, он был в наиболее опасной части уже сорван Суворовым. Ни в грош ни ставя вельможных болтунов, храбрые полковники Савва Цалинский и Казимир Пулавский в середине февраля ринулись на прорыв в Литву. «Намерение их было, — рапортовал Суворов Веймарну, — одно из наиопаснейших: сорвать Красник, потом Пулаву, впасть в Люблин и потом в Литву» (Д I.233). Ошибка состояла в том, что это была зона ответственности Суворова.
Александр Васильевич был под Ландскроной, когда получил известие о походе Цалинского к Люблину. Конечно, его мог поразить и полковник Штакельберг, но Суворов после Ландскроны не доверял даже суздальцам. В ночь на 18 февраля он сам настиг Савву в местечке Рахове. Противник имел 400 драгун (из которых половина, как полагал Суворов, принадлежала Пулавскому), сидевших в момент атаки в корчмах. «Воронежские драгуны, — наутро сообщил Суворов Веймарну, — действовали штыками. Конницы и с казаками было у нас человек с двести, пехота пришла после и окончила дело. Убитых нет, а ранены драгун Воронежских два, казак один. Я принужден здесь остановиться, за отправлением пленных, которых всех ныне с двумя офицерами восемьдесят один человек, в Люблин».
«Пехота поступала с великою субординацией, — добавил он в рапорте 19 февраля, — и за то я с нею помирился… В Рахове мне удалось самому, так сказать, взять корчму драгун. Саввинской обоз взят весь… Большая часть пехоты выехала из Рахова на (отбитых у неприятеля) конях… вся моя конница ими поправилась. Обоз и пленные меня весьма обременяли». Из отряда Саввы, «может быть, пропала половина, потому что пехота отыскивала укрывшихся в строениях и обороняющихся скалывала, а всего ушло к пулавцам и Краснику человек 50, да за Вислу нечто убралось». Савва Цалин-ский бежал, но погиб от смертельной раны в бою 13 апреля.
