Штурм, при котором командовали колоннами Древиц, Эбшелвиц и полковник Шепелев, был кровопролитным. Русские, взяв полевые укрепления и остановившись под каменными стенами, потеряли 30 человек убитыми (в том числе двух офицеров) и 60 ранеными. Поляки потеряли 40–60 человек, но удержали город. Отразив атаку, Дюмурье прорвался к Ландскроне. Суворов его преследовал (Д I.260–262).
Дюмурье успел прибыть к основным силам у Ландскроны и построил их на выгодной позиции по гребню высот, уперев левый фланг в замок, а правый прикрыв обрывом. Русским, по его замыслу, предстояло атаковать через глубокую лощину, под огнем 51 пушки и фланговым обстрелом из 30 орудий Ландскроны. Город был так хорошо укреплен, рапортовал Суворов 12 мая, «что мы о его штурме и не думали. На их кавалерию левое наше крыло начало атаку с действием Санкт-Петербургских карабинеров с обыкновенной их храбростью. На моих глазах господин полковник Древиц с его карабинерами — человек полтораста, и казаками — человек двести, на нее чрез камни и буераки с искусством, мужеством и храбростью так сильно ударил», что «три раза совершенно разбил» тысячу конной шляхты «с подкреплением отборных пеших егерей» из Франции и 51-й «хорошей пушки».
Дружная атака русской тяжелой кавалерии карабинеров при поддержке казаков решила судьбу боя в полчаса. Кавалеристы атаковали по-суворовски, в карьер, выставив перед своим плотным строем палаши «на отвес». Пушки конфедератов едва успели начать стрельбу, как все их воинство уже бежало. «Дюмурье управлял делом и, не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по французскому и сделал антреша в Бялу, на границу».
Антраша — красивый прыжок, во время которого ноги танцора быстро скрещиваются в воздухе, касаясь друг друга — «французского шпиона Дюмурье» было весьма своевременным. Воздав в рапорте хвалу недавно смертно ругаемому Древицу, Суворов продолжил рассказ подвигом полковника Шепелева. Сбив с горы правое крыло противника, он вовремя поддержал атаку Древица и отрезал панам путь к бегству.
По сведениям Суворова, князь Каэтан Сапега, отдавший французу для бегства свою лошадь, «сам пересел на аглицкого клепера, которой его не туда занес», и погиб: «не только его шпага, но и портупея с шашкой в наших руках». Князя затоптали собственные кавалеристы. Командующий конфедератами генерал Миончинский получил рубленую рану, упал с коня и очнулся в плену. Пинского маршалка Оржешко казаки в бегстве закололи пикой. «Подлинно уверяют, что (генерал) Лосоцкой от своих ран в Кракове умер». Убиты или ранены были многие маршалки и командиры партизан.
По данным Суворова, спастись удалось отряду Валевского и полку из 1,5 тысячи человек, стоявших за стенами в Ландскроне. Успешно бежали 11 французских офицеров, совершивших антраша вместе с Дюмурье, и до 2 тысяч шляхтичей, для которых маневр «умыкания» куда глаза глядят был основной формой боевых действий (Д I.263, 267).
Перед появлением Суворова конфедераты поссорились. Поэтому целым осталось ушедшее от генерала Миончинского войско Казимира Пулавского. Этот богатырь, по сведениям Александра Васильевича, двинулся на Замостье, «шкодя» по пути отрядам Главной армии. Суворов, похоронив планы французского правительства и около тысячи конфедератов, переполнив Краков пленными, число которых было для гарнизона «очень отяготительным» (Д I.264), устремился к Замостью. Там королевский комендант, польский гарнизон и чиновники уже присягали Пулавскому.
В 6 часов по полуночи 22 мая 1771 г., доложил Суворов, «прорвавшись сквозь труднейшие дифиле, с поражением мятежников обошли мы город по форштату (предместью. — Авт.): натурально! Пехота, идя напереди, взяла их и дала дорогу кавалерии. Наши три Санкт-Петербургских эскадрона на стоявшую их конницу в местечке по форштату ударили на палашах, потом на их лагеря, и так мы их потрепали и распушили… Было ли что в наш век труднее?!» Он рекомендовал к наградам все войско, особенно «предводителей его, господ майоров Санкт-Петербургского (карабинерского полка) Рылеева, которой их первый начал рубить, и Сомова, которой ему очистил пехотой, густой колонной, всю ту дорогу. Самым первым был Суздальского (мушкетерского полка) порутчик Борисов с егерями и так названными легкими фузелерами, там, где даже и казак пробраться не мог. Ротмистр Леман стрелял из пушек перекрестным огнем, но господина Рылеева храбрость и диспозиция все превзошла». Еще не выздоровевший от ран поручик Арцыбашев штурмовал укрепления Замостья во главе казаков. Генерал-майор был счастлив, что в Замостье не только регулярные войска, но и «Донского войска казаки с отменной храбростью поступали». Бой за город был выигран с минимальными потерями. Вдобавок русские освободили 15 своих пленных во главе с ротмистром.
Вскоре Суворов уточнил детали этого удивительного сражения (Д I.265–267). Когда мушкетеры, а впереди них казаки и егеря пробили путь через укрепления, поляки подожгли городское предместье. Но три эскадрона Санкт-Петербургских карабинер проскакали сквозь огонь и вступили в схватку с отборной кавалерией конфедератов: гусарами и уланами, вымуштрованными почти по-военному. Большинство их полегло на горящих улицах, лишь немногие, бросившись с лошадей в ров, «разбежаться по ржи успели».
Пулавский под прикрытием боя покинул город. Но уйти в целости ему не удалось. Казаки «докалывали» беглецов еще много верст. Разобрав трупы, офицеры доложили Суворову, что для обеспечения бегства Пулавский пожертвовал свой лейб-эскадрон. Поляки потеряли до 200 лучших кавалеристов убитыми и 60 пленными. Согласно шифровке, приложенной Суворовым к рапорту, русские потери состояли в 15 убитых и 17 раненых.
«Кажется, что важнее этого места в Польше ныне нет. Разрушены временно и, хвала Богу, скоро бунтовщицкие широкие прожекты!» — заключил Суворов рассказ о боях при Ландскроне и Замостье. Многие русские офицеры были ранены, «я же грудью насилу дышу», — писал генерал-майор. Невзирая на состояние здоровья, он упорно шел по следам Пулавского, настиг и разгромил его арьергард. Тут Александр Васильевич узнал, что сам Пулавский, обойдя преследователей, ускользнул с основными силами в противоположную сторону! Суворов в знак уважения к противнику отпустил к Пулавскому его ротмистра и передал подарок — фарфоровую табакерку…
СОЛЯНЫЕ КОПИ
«Первое искусство военачальника есть в том, чтоб у супротивных отнимать субсистенцию».
Поставив себя de facto начальником стратегически важного для борьбы с конфедератами района, закрепив это положение разгромом мятежников, Суворов весь июнь 1771 г. пытался объяснить генералу Веймарну бесперспективность текущего хода миротворческой операции. Александр Васильевич выглядел как Дон Кихот, сражающийся с ветряными мельницами, ведь военачальников, кроме него, состояние дел устраивало.
Ирония истории в том, что Суворов, желавший прекратить кровопролитие и грабеж польского населения, изображается поляками кровожадным злодеем, в то время как русские и польские военачальники, наживавшиеся на крови, остаются «белыми и пушистыми». На самом деле снежно-белой вороной в их стае был наш герой — столь белой, что он не мог прямо писать о причинах своих проблем. В самом деле: как сказать в рапорте начальнику, что на крови нехорошо наживаться?! Для офицера подозрение в бесчестной наживе было оскорблением, несовместимым с продолжением службы! Даже острый на язык Суворов такую обиду нанести не мог. Поэтому наши источники — это сплошная фигура умолчания, контуры которой обрисованы тем, что сказано.
