Но зашевелилась военная машина Турции — 10 ноября 1792 г. пришлось императрице послать Александра Васильевича командующим войсками на пограничных землях Юга России: в Екатеринославской губернии, Крыму и «во вновь приобретенной области» между Бугом и Днестром. «Мы совершенно полагаемся на усердие, деятельность и искусство ваше», — написала в рескрипте о назначении Екатерина II (Д III. 175).
Под начало Александра Васильевича переходило 65 тысяч солдат, разбросанных на огромной территории. Такой силой он еще не командовал. В секретном рескрипте Екатерина II выражала надежду, что «от известной вашей бдительности и искусства вашего… всякое вредное покушение совершенно уничтожено и в собственный вред неприятелю обращено будет». Для этого ему разрешалось использовать в совместных операциях и гребной флот де Рибаса — Черноморский флот оставался независимым под командой адмирала Мордвинова.
Суворов, будь он менее опытен, пришел бы в восторг. Однако, вчитавшись в секретный рескрипт, понял, что матушка-императрица не желает войны. Все его действия должны были «не подать соседям нашим повода заключить, что в границах наших ощущается опасность или тревога». Прямые поручения Суворову были самые мирные: 1) освидетельствовать вооруженные силы на Юге России и представить императрице «тотчас ясное и подробное сведение о числе, там находящихся», их состоянии, обеспечении и расположении; 2) лично осмотреть берега и границы, определив, «каким образом привести их в беспечность против нечаянного неприятельского нападения»; 3) провести ревизию всех армейских магазинов и стоимости закупок в них с целью экономии казенных средств (Д III. 176).
Мудрая императрица пугала Османскую империю Суворовым, одновременно желая навести порядок в военных делах на огромной территории, сократить расходы государственного бюджета и укрепить границы. Для выполнения всех этих задач Александр Васильевич подходил идеально.
К 13 декабря 1792 г. полководец прибыл в Екатеринослав и принял командование войсками. Вскоре русский резидент в Константинополе полковник А.С. Хвостов сообщил ему, что «один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах, и великое в Порты впечатление. Одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, которые со стороны зломыслящих (французов
[85]) на склонение Порты к войне и вражде с нами делаются»
.
Опасность войны отступила, но это не значило, что армию не следует к ней готовить. 17 января, через месяц после прибытия к войскам, Суворов рапортовал императрице о результатах проведенной им полной ревизии войск, их расположении на будущую весну, магазинов (с их расположением, содержимым и закупочными ценами) и госпиталей, с точностью до человека, четверти (3 литра) и копейки
.
По каждой воинской части было указано, по званиям, число здоровых, больных, находящихся в отлучке и служащих сверх штата, а также конкретно по званиям, какое требуется пополнение. Все «полки и батальоны, касательно до амуничных и прочих вещей и жалования, во всем снабжены, кроме малых неважных недопусков, которыми также имеют быть удовольствованы» — эти распоряжения уже сделаны, рапортовал Суворов. По магазинам в рапорте было написано, сколько какого продовольствия и фуража налицо и сколько поставляется по уже сделанным заказам. По госпиталям было указано число состоявших в них больных, выписанных стараниями Суворова в полки или на излечение по домам, выписанных из армии в инвалиды и оставшихся (таких было всего 372 человека в 4 госпиталях; с 5-м госпиталем (304 больных) Суворов еще разбирался.
Гигантская, совершенно необходимая работа была выполнена в невероятно краткий срок
. Александр Васильевич мог бы гордиться. На самом деле он был до крайности оскорблен. Рескрипт, подписанный 2 декабря 1792 г. лично Екатериной II, но явно (по слогу и содержанию) составленный врагами полководца в Военной коллегии, придавал его высокому назначению вид ссылки нашкодившего военачальника на хозяйственную должность (Д III. 178).
В оскорбительном документе выражалась надежда, что, несмотря на усердие Суворова к порядку и дисциплине, отличающих регулярные войска перед нерегулярными, полководец не допустит, «чтобы эти войска наши были изнуряемы по прихотям, или угнетаемы неполучением им надобного и принадлежащего» и прочими «злоупотреблениями», которые порождают бегство солдат. Из текста вытекало, что обыкновенно солдаты от Суворова просто бегут, чего на самом деле не было.
Второй пункт рескрипта толковал от монаршего лица злобную байку, что Александр Васильевич морит солдат на работах над укреплениями, не платя им, не одевая, держа в крайней нужде и изнуряя. Ему рекомендовалось заинтересовать солдат «посредством довольного и безобидного платежа по урокам и по дням», чтобы им хватало хотя бы на одежду и обувь, поощрять «мясной и винной порцией» и давать работу «соразмерно силам их».
Третий пункт толковал клевету о высокой смертности в полках Суворова. Ему рекомендовалось «призрение к больным и попечение об исцелении их» путем сохранения и хорошего снабжения, а не упразднения госпиталей. Четвертый пункт обязывал Суворова помесячно представлять в Военную коллегию рапорты по новой форме о числе и состоянии больных в полках и госпиталях. Пятый — аналогично рапортовать о бежавших солдатах. Шестой — «приласкивать» иррегулярные нерусские войска, служившие России. Седьмой — вести политическую разведку совместно с резидентом в Стамбуле Хвостовым и генеральным консулом в Молдавии, Валахии и Бессарабии Севериным.
Суворов выделил в этом документе два принципиальных момента: фактический запрет обучать войска по его системе и упрек в небрежении их здоровьем. Последний было для него самым страшным. Доверенному секретарю Екатерины II П.И. Турчанинову он довольно резко написал, что знает о клевете, будто у него «мертвых солдат было по 2000». На самом деле, отвечал на клевету Александр Васильевич, «у меня в полку было правило — от 8 до 20 больных»; приближение к 20 означало расследование. «Умирало редко в год до полудюжины» (до 6 человек на две с лишним тысячи, учитывая, что в полку на работах доживало свой век много старых солдат). «На маневрах в Красном селе вошел и вышел скорым маршем без больных и мертвых, — вспоминал Суворов. — Тоже из Ладоги в Смоленск, не оставив на квартирах ни одного больного, в распутицу пропал (бежал) один, больных 6. В Кольберскую зимнюю кампанию (против Пруссии), без обозов, в Тверском у меня драгунском полку не было больного. От корпуса за Дунаем до Козлуджи три недели, больных отправлять назад было некого — и все живы. Пол Уральской степи вперед и назад — ни мертвых, ни больных. От Копыла с корпусом быстрым маршем за Кубань и Лабу — умер один. Хоть этим (показываю) вам мое человеколюбие!» В Крыму подрядчики давали Суворову 4000 руб. «на разведение больных» в госпиталях — «вышли мы оттуда на Днепр, не оставив там ни одного больного, не взяв у обывателей ни одной повозки». В Финляндии смертность была велика по вине прежних начальников — там умерло 400 человек, включая моряков, при смерти было 200, а Суворов оставил после себя 300 больных из 20 000 солдат (Д III. 179).
