Книга Александр Невский. Друг Орды и враг Запада, страница 20. Автор книги Андрей Богданов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Александр Невский. Друг Орды и враг Запада»

Cтраница 20

Замечательной особенностью последней, столетиями дополнявшейся лихими галицкими воинами и гражданами, было огромное внимание к людям, их характерам и драмам. Здесь мы видим любовь, которая может заставить князя бросить престат. Здесь помещён рассказ о половецком певце, воскликнувшем, получив с родины траву "евшан": "Лучше на своей земле костьми лечь, нежели на чужой славным быть!" Реальную жизнь людей на Руси раскрывали и другие летописи и вошедшие в историю литературные памятники.

Крупнейшим летописным центром был Великий Новгород, прославленный пятью Новгородскими, двумя Софийскими, Карамзинской и другими летописями, включающими в себя на самом деле огромные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дворе архиепископа и в Юрьевом монастыре; в церкви Святого Якова на Добрыниной улице трудились летописцы священник Герман Воята и пономарь Тимофей (он написал также "Лобковский пролог" — сборник сказаний и житий).

Полагают, что древнейшую новгородскую летопись заказал посадник Остромир, для которого было написано и знаменитое красотой Остромирово Евангелие. Лаконичное по форме и чрезвычайно детальное по политико-экономическому содержанию новгородское летописание, хотя и учитывало другие русские летописи, до самого XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным "отцом" Руси, а на знаменах писавших: "Кто на Бога и Великий Новгород"!

Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславе Южном и Переяславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса.

В дружинной среде было создано "Слово о полку Игореве" — одна из величайших героических поэм рыцарских времен. "Поучение" сыновьям Владимира Мономаха раскрывало взгляд на мир с престола княжеского, а "Слово" и "Моление" Даниила Заточника — с позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: "храброго быстро добудешь, а умный дорог!" Ряд историков полагает, что опустившийся дружинник Даниил творил именно при дворе Ярослава, где росли княжичи Фёдор и Александр, веселя всех своим вечным недовольством: "Кому Переяславль — а мне Гореславль".

Нищий, но честолюбивый Даниил хотел быть в чести именно у князя, понося его бояр: "Конь тучный как враг храпит на господина своего, так и боярин богатый и сильный умышляет на князя зло". Лучше мне, обращался к князю Заточник, "ногу свою видеть в лапте в доме твоём, нежели в сафьянном сапоге в боярском доме". Упоминал Даниил и о бытовых условиях, в которых рос княжич Александр: "Когда веселишься многими яствами, обо мне вспомни, сухой хлеб едящем; или пьёшь сладкое питие (тогда любили подавать на стол простой и хмельной медовый напиток или сладкое заморское вино. — Авт.), а меня вспомни, теплую воду пьющего от места незаветренного; когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего и зимой умирающего".

Судя по сетованиям Даниила, на Руси XIII в., как и в Западной Европе, романтика воинских подвигов, проповедуемая в вошедших в моду романах (один из которых, о византийском пограничном воине Дигенисе Акрите, был особенно популярен в среде князя Александра), в реальной жизни была не в чести. Куда важнее было богатство. Чтобы выйти из нищеты, насмешливо пишет Заточник, ему остаётся разве что жениться на злой и безобразной, но богатой женщине.

Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию "горя от ума", был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: "Скажешь, князь — постригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов". Подобной бесовщины в литературе того времени было много — даже в авторитетном Киево-Печерском патерике: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не вошедшее в него Житие Авраамия Смоленского повествует, как обличение плохих пастырей навлекло на священника страшный гнев собратьев: Авраамия требовали заточить, "к стене пригвоздить и сжечь", чуть ли не "живьем сожрать".

Но к "малым и великим, рабам и свободным" проповедовал не только смоленский священник. Епископ Туровский Кирилл призывал к состраданию зависимым людям, а митрополит Климент Смолятич насмехался над жадностью епископов, копящих дома, села и угодья. Климент был мудр не только в богословии: менее образованные собратья упрекали его за цитирование Гомера, Аристотеля и Платона.

Монашеское звание, избавляя от повседневных забот, давало наилучшую возможность читать и писать книги. Недаром Житие Ефросинии Полоцкой повествует, как княжна, постригшись в монахини, "начала писать книги своими руками и полученное за них раздавала нуждающимся". Интерес читателей вызывали переводы: части Библии, византийские жития святых, хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы, летописец патриарха Никифора, собрания-изборники исторических и философских сочинений, рыцарские романы и отечественные "хожения", древнейшее из которых описывает путешествие игумена Даниила в Иерусалим при короле Болдуине в конце XII в.

Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось в появлении официальных определений. Во Владимире-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо "милосерд", сын его Константин — "разумен". Киевляне, убившие в 1147 г. князя Игоря Ольговича за описанные в летописи обиды, всё равно "беззаконные и несмысленные". Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: "Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю… междоусобная же брань бывает от соблазнения дьявольского". Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: "Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил (свою) церковь, грабя попов".

Летописные своды Ростова Великого, Владимирам Переяславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV в. включает 600 миниатюр), начатой с Повести временных лет и доведенной до 1206 г.; "Летописец Переяславля-Залесского" (в списке XV в.), доведенный до 1214 г. (к величайшему сожалению для потомков, его сохранившаяся рукопись не была продолжена до времени Александра Невского), был ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIII–XV вв.

В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), в годы детства Александра воздавалась хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII в., когда Александр уже вырос и прославился подвигами, эти князья до крайности подвели своих усердных хвалителей, не сумев оказать сопротивления монгольским завоевателям. Большинство летописцев просто онемело. А те, кто еще был способен писать, лишь мрачно ссылались на Божью волю и надолго прекратили рассуждать.

* * *

Сегодня, благодаря неутомимым стараниям древних книжников и почти трёхсотлетним усилиям учёных, мы очень хорошо понимаем, что юному Александру Ярославичу было, что слушать и читать. Один лишь научный Словарь книжников и книжности, доступной на Руси в его время, насчитывает 500 страниц! Но очень долго считалось, что эта огромная в сумме литература, эти обширнейшие знания как бы ничего не значили, не давали понимания мира в современном значении этого слова. Ведь основу мировоззрения и книжности тогда составляла вера!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация